ПОДЕЛИТЬСЯ

 

Когда в конце 2000-х в подвале дома на Никольской улице в Москве строители обнаружили останки почти сотни человек, общественность, не дожидаясь экспертизы, вынесла свой вердикт: это останки расстрелянных чекистами.

И вроде бы ученые установили, что массовое захоронение намного старше ХХ века, и вроде бы вспомнили, что, помимо «расстрельного дома» Военной коллегии Верховного суда СССР по соседству, здесь была какая-то церковь с погостом. Но сила убежденности в том, что в подвале в пешей доступности от Лубянки могут быть найдены только тайно расстрелянные, так и осталась выше любых доводов.

В этом есть заслуга одного человека, при котором само слово «Лубянка» стало нарицательным и памятник которому долгие годы стоял на площади, носящей его имя. «Счастливый» Феликс, которого мать благополучно родила после того, как упала в домашний подпол, принес столько несчастья России, что до сих пор его не называют иначе как «красным палачом».

Особая ненависть Дзержинского к Церкви была связана с его собственными комплексами из-за неудавшейся богословской карьеры. Маленький Феликс плохо учился в гимназии, но был набожным и утешался лишь тем, что он станет ксендзом. Набожность юного Дзержинского не знала границ, и он даже пытался заставлять усердно молиться своих братьев и сестер, которых у него было семь. Вскоре после того, как мать и духовник убедили Феликса, что карьера священника ему не светит, уязвленное польское самолюбие привело юношу в объятия революции.

За детскую обиду неудавшегося ксендза пришлось заплатить жизнью сотням тысяч православных верующих и десяткам тысяч представителей духовенства.

В официально объявленном на государственном уровне красном терроре все духовное сословие и население, сохранившее веру, оказались подлежащими уничтожению. Начались разрушения храмов и осквернение святынь. В соответствии с указом от 30.07.1920 «О ликвидации мощей во всероссийском масштабе» раки с мощами святых земли русской вскрывались, и честные останки уничтожались или переносились в музеи атеизма, а против священства даже появилось особое обвинение «за составление подложного акта вскрытия мощей». Грубо говоря, не разрешалось указывать факт нетления и надлежало, вскрывая и описывая останки, использовать слова вроде «труп», «гнилые кости», «муляж» и тому подобное.

Однако, как это часто бывает в смутное время, сопротивление народа и священства было таким упорным и яростным, что удивило даже самих чекистов. Известны и задокументированы многочисленные чудесные случаи спасения святынь и священников, когда сотрудники ЧК приходили к запертым дверям церквей, стучали, ломились и, не получив ответа… уходили. Реликвии прятали, люди продолжали тайно молиться и посещать церковь, а многие священники превратились во вдохновителей Белого (чистого, благородного) сопротивления.

Тогда Дзержинский пишет своему руководству: «Церковную политику развала должен вести ВЧК, а не кто-либо другой. Официальные или полуофициальные сношения с попами – недопустимы». Право общаться с духовенством Железный Феликс оставляет только чекистам: «Лавировать может только ВЧК для единственной цели – разложения попов».

Идущая далее в том же письме фраза «связь, какая бы то ни было с попами других органов, бросит на партию тень» по факту означала, что любого большевика и коммуниста, уличенного в симпатиях или даже просто недостаточной ненависти при уничтожении святынь, можно было без лишних объяснений арестовать и расстрелять.

О том, как иногда оборачивалось общение с духовенством представителей «других органов», описывает рассказ Замятина «Сподручница грешных». Несколько простых деревенских мужиков, полууголовников, записавшихся в местные комиссары, собираются ограбить ближайший монастырь «согласно постановлению», то есть изъять «все денежные финансы монастыря  Пресвятыя Богородицы Сподручницы грешных – единогласно в пользу крестьян села Манаенок». В монастыре комиссаров приняли за гостей на именинах игуменьи, накормили и напоили от души и даже перевязали одному из них руку, укушенную собакой тайно убитого ими сторожа… В результате никто из них так и не решился раскрыть истинную цель визита, и постановление так и осталось неисполненным. Отблагодарив за теплый прием, они отправляются восвояси, рассуждая: «И как нам теперь нашим, манаенским, сказать? Конечно, были обстоятельства вразрез наших ожиданий. А только срамота, ей-Богу. Уж надо какое-нибудь этакое сказуемое придумать, а то разве про это выговорить: "Спаси-ибо, матушка!"».

Именно против таких ненадежных комиссаров и христолюбивых приветливых монахинь и была направлена новая стратегия Дзержинского. Начальник Секретного отдела ГПУ Т.П.Самсонов советовался с ним: «ВЧК за последнее время в своих планах по разложению Церкви сосредотачивает все свое внимание на поповскую массу… только через нее мы сможем, путем долгой, напряженной и кропотливой работы, разрушить и разложить Церковь до конца».

Как мы видим, ни разложить, ни разрушить Церковь до основания не удалось ни Дзержинскому, ни его многочисленным сподвижникам вроде Тучкова, ни их последователям. И хотя из 60 тыс. действующих в 1917 году храмов к 1939-му по всей стране осталось не более сотни, Церковь Христова нашла силы подняться вновь в новой славе. Не стихали молитвы православных христиан в страшные годы постреволюционного красного террора, крестили детей в годы сталинских репрессий, по тюрьмам и лагерям, в годы войны. А затем соборная эта молитва только крепла, ширилась по всей стране. Вновь открывались храмы, и люди, когда-то рисковавшие жизнью ради веры, теперь тем более не боялись выговора от начальства.

Времена гонений прошли, историческая память стала стираться. И вот уже мы слышим, что Дзержинский был не так уж плох, да и чекистская машина лишь чистила государство от скверны. Хочется напомнить им слова из переписки вышеупомянутого Самсонова и помнить их всегда: «…Коммунизм и религия взаимно исключаются, […] религию разрушить не сможет никакой другой аппарат, кроме аппарата ВЧК».