Впечатления генерала вермахта о войне СССР в 1941 году. Часть третья
Запись в дневнике (Грязново), 21 ноября 1941 года.
Во время въезда в Грязново стали свидетелями смерти попытавшегося удрать комиссара, в исполнении нашей полевой жандармерии. Неприятное зрелище для наших ребят.
Запись в дневнике (Грязново), 23 ноября 1941 года.
После встречи была поминальная церемония по нашим павшим, сегодня День поминовения усопших [отмечается протестантами, последнее воскресенье перед Адвентом]. Потом прогулка до «мёртвого русского». Конечная точка маршрута незаурядная. Там уже несколько недель лежит в снегу мёртвый русский, непохороненный, весь промёрзший. Я должен попросить местных жителей похоронить его.
Письмо жене (Грязново), 25 ноября 1941 года.
Сын генерал-полковника фон Клейста, пилот, который со своим штаффелем переведён в Антверпен после того как побыл тут, доставит это письмо в Германию. Только пилоты и подобные им люди настолько везучи, но не мы. После того как мы ждали и не делали, по сути, ничего, начиная с 15 ноября, бои вновь разгораются. Надеюсь, что будет полегче, чем во время уже пережитых сражений. Но, учитывая ожесточение русских, ничего иного ждать не приходится. Всё время холодно, лёгкий снегопад со вчерашнего дня. Так что сейчас погода слегка помягче, но только с сегодняшнего вечера. С утра опять было -14. Я часто ношу эти русские валенки. Так хотя бы моим ногам тепло. В этом плане валенки — прекрасная вещь. Больше добавить нечего. Я сильно занят подготовкой наших наступлений. Это трудно, т.к. у нас нет соседей, с кем можно было бы переговорить на тему нашей поддержки, и вдобавок будет опасность с обеих сторон, с чем непросто справиться. В период с 27 по 29 ноября корпус смог прорвать советские оборонительные позиции под Алексиным и захватить город. В результате этого последнего большого успеха, предшествовавшего контрнаступлению РККА, наступательный потенциал XXXXIII армейского корпуса был исчерпан. Две подчинённые ему значительно потрёпанные дивизии (31-я и 131-я пехотные) вынуждены были отбивать первые советские контратаки, начиная с 1 декабря и далее.
Отчёт семье (Грязново), 29 ноября 1941 года.
3 тяжёлых дня сражений позади. Мы смогли выбить краеугольный камень в русской обороне южнее Москвы, а именно позиции под Алексиным. В первый день были тяжелейшие бои. На второй день, когда результат ещё был неясен, наши воздушные наблюдатели сообщили, что против наших флангов идёт русская колонна длиной 15 километров. Совершенно обессилевшие полки должны были отбивать эту атаку в лесу, где обороняться было трудно. Это был момент наивысшего напряжения. Мы уже почти решили отходить на исходные позиции. Два разных самолёта отрапортовали об одном и том же. 1 час спустя выяснилось, что это была ошибка. Мы продолжили атаку и прорвали оборону. Теперь под угрозой весь русский фронт под Тулой. Русский дерётся с крайним ожесточением. Его артиллерия кое-где нанесла нам тяжёлые потери. Он опоясал себя минными полями. У него появились новые мины, выглядят как коробка 20 сантиметров в длину, 5 сантиметров в высоту и ширину, сделана из тонкого дерева. Их нужно закапывать только в снег. Они нанесли нам сильный урон. Но худшим для пехоты вновь было часами лежать на голой земле, без защиты, под огнём противника. Земля на метр промёрзла. Без возможности двигаться, солдаты были вынуждены оставаться на одном месте 10 часов. 3 человека просто насмерть замёрзли. Помимо этого, все деревни в округе разрушены, остававшиеся дома расстреляны, представляют собой руины. Сегодня батальон ночевал в 4 хатах, лошади остались на улице, снабжение не доходит. Просто неслыханно, через что тут проходят люди.
Запись в дневнике (Грязново), 30 ноября 1941 года.
Русских и немцев в их зимней униформе теперь трудно отличить. Немцы носят русские меховые шапки.
Письмо жене (Грязново), 1 декабря 1941 года.
На данный момент мы находимся в отчаянном положении. Противник как бешеный атакует наши недавно отбитые позиции. Наши парни совершенно вымотаны. У нас тут где-то -20 мороза и ледяной северный ветер, что гоняет по земле тучи снега. Ситуация как никогда плохая, и мы со страхом ожидаем самых досадных последствий. Самое опасное во всей ситуации то, что наши люди находятся на пределе своих сил. Севернее Москвы Клюге достиг очень значительных успехов. Южнее Тулы и там, где стоим мы, Гудериан старается сделать то же самое, но с недостаточными средствами. А страдать должны мы. Мы знаем только одно: постоянно так продолжаться не может. Потери очень большие, на солдатах нечеловеческая нагрузка.
Запись в дневнике (Грязново), 4 декабря 1941 года.
Наша позиция перед лесом была прекрасна летом, но зимой это кошмар, потому что негде укрыться. В деревнях у передовой стоят пехота и артиллерия, с самыми необходимыми грузовиками и орудийными передками. Тут всё настолько битком, что 30 человек рады, если могут занять одну на всех комнату. Прилечь они уже не могут, так что часами стоят, но зато хотя бы в тепле. Помыться, почиститься — это всё невозможно. Всё кишит вшами, мы постоянно чешемся и скребёмся. У многих гнойные раны из-за постоянного расчёсывания. У многих проблемы с мочевым пузырём и кишечником из-за постоянного лежания на холодном полу, и они не могут нормально отдохнуть, поскольку ночью нужда раз за разом вырывает их из сна. Невозможно и расквартировать пополнение, чтобы оно могло быть сразу задействовано. К этому привыкаешь — а в мыслях надеешься, что если русский и прорвётся, то не пройдёт глубоко. В здешней войне все правила тактики перевёрнуты с ног на голову. Драться надо при таком соприкосновении [расстоянии], которое раньше считалось немыслимым; удерживать километры позиций приходится силами рот, в которых по 40 человек, а все эти ребята из-за нынешних условий настолько издёрганы и вымотаны, что всё висит на волоске. Повсюду я слышу три жалобы: почему 2-я танковая армия приказала нам атаковать, не удостоверившись, что она сможет помочь нам, а теперь мы льём кровь (635 человек в 131-й дивизии, начиная с 27 ноября, включая заболевших), что недопустимо при наших ограниченных силах, и всё понапрасну? Почему наши парни получают мармелад вместо масла, когда именно жиры столь необходимы? Почему нас послали воевать зимой, не обеспечив тёплой одеждой, заставив столкнуться с нечеловеческими испытаниями? Кто-нибудь вообще знает о том, что здесь происходит? 3 декабря я ездил в полк Дрешера [Отто Дрешер с октября 1940 года командовал 434-м пехотным полком в 131-й пехотной дивизии]. Пусковые установки русских [«Катюша»] били залпами, наша и противника артиллерия грохотали, атаки шли за атакой, командир полка встретил меня почти что со слезами на глазах. Вчера рота сбежала со своей позиции, он их всех потом построил и спросил, как же вы могли так со мной поступить, а затем солдаты начали плакать. Мы больше не можем, господин полковник! Он видит, что остатки его полка тают и говорит, что когда потеряет остатки, то больше нечем будет командовать. В ротах по 19, 20 человек, на чём тут ещё удерживаться? А русский швыряет в бой новых и новых людей. И тут тоже мольба, просьба, да просто крик о нормальном снабжении едой, и прежде всего жирами, о другом обмундировании, подходящем здешней погоде, но более всего — о пополнении, чтобы напитать наши исхудавшие ряды. «Наши парни тут в таком состоянии», — сказал полковник Дрешер, — «что я не могу исключать, что кто-нибудь не наведёт своё оружие на своего же офицера, поскольку совсем отчаялся из-за сложившейся ситуации и потерял голову». 3 случая самострела в исполнении доселе безупречных солдат произошли за последние дни. В середине дня 3 числа, в тумане и снегопаде, прибыл генерал-полковник Гудериан в сопровождении 2 бронемашин. После краткой трапезы, я живо описал ему состояние войск: 131-я дивизия совершенно вымотана, атаковать не может, но и в обороне сильной атаки не выдержит. 31-я дивизия способна лишь на ограниченные атаки. Я отметил растущее количество заболевших, причиной чему недостаточное, совершенно безжировое питание и абсолютно непригодное зимнее обмундирование, я обрисовал ему наши убогие снабжение и ситуацию с транспортом. Сидим между двух армий, транспортные средства отсутствуют — потому что все, за исключением единиц, поломались — нам целыми днями приходится путешествовать, просто чтобы доставить вещи на позицию. Зачастую наши войска по полнедели не получают питания. Мы к этому уже привыкли и сами себя снабжаем с окружающей территории, но ресурсы той, где мы стоим последние 6 недель, уже израсходованы, и больше ничего нет. Я ему сказал, что так продолжаться не может, если мы не получим хотя бы жиры и приемлемое зимнее обмундирование срочно, а в будущем если не будет налажено регулярное питание. Потому что на данный момент мы 2 дня получаем урезанный паёк, а в последующие дни не получаем ничего. Генерал-полковник ответил мне, что я описываю ему ситуацию, которая такая же и повсюду. Однако всё же наша ситуация с обеспечением была наихудшей, поскольку ни один корпус не сражался с таким недоснабжением как у нас. И с зимней формой у других всё получше, поскольку те вещи, что предназначались нам, уехали во 2-ю армию, которую мы покинули, когда нас подчинили танковой армии. Но вот что до пополнений, то везде такая же катастрофа, как и у нас, и что боевой дух дивизий повсюду упал до предела. Потому он полетел в командование группы армий и запросил распоряжений, но внимания к своим экстренным просьбам он не встретил. И на высшем уровне он не преуспел, не убедил отдать приказ о приостановке операций. Главнокомандующий сухопутными войсками [фон Браухич] приказал ему достичь линии, которую невозможно удержать в перспективе (кажется, среди прочего он упомянул Михайлов–Скопин). Наконец, от [командующего группой армий «Центр»] фельдмаршала фон Бока он получил дословный приказ: «Завершить битву за Тулу». Соответственно, он отдал приказ о последней атаке, которая и была начата 1 декабря XXIV танковым корпусом. Когда я зашёл за Гудерианом в 8 вечера, чтобы поужинать, он только что получил свежие сообщения о состоянии дел в XXIV танковом корпусе. Восточнее Тулы наступление идёт медленно, но хоть идёт, севернее Тулы 4-я танковая дивизия вместе с отрядом Эбербаха достигли главной дороги на Кострово. Сами они стоят на станции Ревякино. Противник начал сильный напор с севера. У Эбербаха 30 танков, не особо мощная сила. С уверенностью можно ожидать, что и утром его атакуют. Первый вопрос, который мне задал [Гудериан]: сможете начать атаку 5, а не 6 числа? — Я ответил: «Учитывая сегодняшнюю ситуацию, мы должны попробовать подготовиться к указанному времени. Оба полка знают свои задачи, может и получиться. Я установлю самую раннюю дату после переговоров с дивизией». Холодает. В 9 вечера 4 декабря пилот сказал нам, что поутру надо ждать -30. Мы этого не ожидали. Мы совершенно не ведаем, что принесёт это изменение в погоде. Я сказал своим господам [офицерам штаба], что мы не можем сообщить эту информацию 31-й дивизии. Поскольку на них это негативно повлияет. А нам это сейчас ни к чему. Потому что изменить ситуацию мы не в силах. Камень уже покатился. Согласно приказу генерал-полковника Гудериана атаковать от 4 декабря, 31-я пехотная дивизия и её два пехотных полка (17-й и 82-й) получили задачу пробить себе путь восточнее дороги между Тулой и Москвой и соединиться с 5-й танковой бригадой полковника Генриха Эбербаха, которая должна была атаковать с востока. Таким образом, с севера было бы закрыто кольцо вокруг города Тула, за который шли такие ожесточённые бои. Но атака, начавшаяся в утренние часы 5 декабря 1941 года, быстро захлебнулась из-за усиливавшегося мороза и советского сопротивления, так что вечером и ночью все формирования пришлось отвести на исходные позиции. В тот же день, день драматичного перелома в ходе войны, Гудериан остановил операцию против Тулы.
Хейнрици описывает свой визит в 82-й пехотный полк в следующей дневниковой записи.
Запись в дневнике (Грязново), 5 декабря 1941 года.
Моя машина всё ещё не готова. Час, что займёт подготовка, я использую для прогулки от Мерлеево на восток, к северной окраине леса, что севернее Глебово. Я беседую с артиллеристами, что стоят на восточном выходе из леса. Очень сильный мороз. Дыхание мгновенно замерзает на токе. Вовсе не приятно дышать таким воздухом. По пути к лесу, я встречаю несколько человек, которые заверяют, что врач направил их в тыл из-за обморожений. 45 минут спустя, я прибываю в резервный батальон, стоящий в маленьком ущелье у северной кромки леса. Группками у маленьких костров стоят люди, жалкие, обмороженные. Они стучат каблуками, чтобы согреться, но те промёрзли насквозь. Иду от костра к костру, разговариваю с ними, сознаю тяжесть их ситуации, говорю им, что надо как следует браниться, чтобы выпустить пар, что в России тошно, и что нет хуже погоды, чем эта. Но они и сами знают как близко шоссе, что прорвавшимся танкам осталось покрыть несколько километров, что после соединения с ними Тула будет окружена, и что я вполне уверенно могу предполагать: это последнее большое наступление этой зимы. С 8 вечера вчерашнего дня парни ничего не ели, кроме хлеба, кофе в их флягах превратился в лёд. Так же, как они соглашаются, что тут сплошные беды, и что никто не рассчитывает на дальнейшее наступление вглубь России, так же и в целом их настроение всё ещё не ужасное, и я стараюсь ещё подбодрить этих промёрзших, плохо одетых, оголодавших, немытых и изгвазданных людей. Про себя я думаю, что если бы этих людей увидел русский, его мнение о наших войсках бы упало. Настолько убог их облик. Вечером позвонил генерал-полковник Гудериан. Я описал ему ситуацию, исходящее из неё решение о приостановке и запросил передвинуть 296-ю дивизию ещё севернее. Добавил, что, хотя я и не вижу всей ситуации в целом, решать вышестоящему командованию, расходовать ли силу всё ещё свежей 296-й дивизии. Учитывая наши сегодняшние дела, дивизия замёрзнет, если будет продолжать наступать. Я попросил его учесть, что с нами будет, если мы застрянем на костровских холмах без какой-либо защиты от такой погоды. Он [Гудериан] мне ответил, что и сам думал о том же. Он лично посетил 296-ю дивизию и, пусть у них всё не так плохо, как у нас, в целом всё равно проблемы впечатляют. XXIV танковый корпус высказал те же вещи, что и я. Он в итоге решил прекратить операцию и отдать приказ отходить на исходные позиции. Это был его первый приказ на отступление. Но сложившаяся ситуация сильнее, чем воля. Он оставил на моё усмотрение, отходить ли сегодня или завтра ночью. Я хочу отступать завтра ночью, поскольку боюсь, что сегодня приказы не дойдут вовремя, особенно в 82-й пехотный полк. А дивизия просит как можно скорее. Противник не наступал на них и не обстреливал, с последними частями они достигли наших старых позиций ранним утром 6 декабря. День нам обошёлся в 250 кровавых потерь и 850 обморожений. 17-й пехотный полк переформирован в 3 усиленные роты, с 10 унтер-офицерами, 38 солдатами!!, и ещё с 5 тяжёлыми пулемётными расчётами. Вот с такими силами, без каких-либо резервов, мы держим нашу позицию!
Запись в дневнике (Грязново), 6 декабря 1941 года.
Я посетил оба боевых полка и переговорил с их командирами. Они в самом горестном расположении духа. Полковник [бывший адъютант Гитлера, командир 82-го пехотного полка Фридрих] Хоссбах, настоящий пессимист, даже ещё более угнетён, потому что его сын был отправлен домой с обмороженными ногами. Из него льются жалоба за жалобой на верховное командование, утверждения, что оно не осознало и упустило верный момент, чтобы остановиться. Опять у нас -30, и когда я иду по склону в районе Ладерово–Ларино, где мы будем обороняться, за 5 минут мои пальцы почти промерзают, несмотря на меховые перчатки. Там лежит мёртвый русский [см. запись от 23 ноября], наполовину занесённый снегом, превратившийся в лёд. Ужасная страна! Странный перст судьбы: именно в тот момент, когда наши парни оставили свои убежища и пошли в атаку, погода пошла на минус, причём так, что даже здесь такой мороз в декабре не видан. Никто не может сражаться в таких условиях. Я сам это почувствовал, пока был на улице с 6:30 до 17 часов. И потому изумляешься тому, что было достигнуто. Мы были всего в 9 километрах от точки на главной дороге у Кострово, где мы должны были соединиться с танковой бригадой Эбербаха. Всякий, кто позже взглянет на карту, скажет: как же можно остановить эту атаку. После развала в 17-м пехотном полку, своими силами мы не смогли достичь цели. Трудно подсчитать, что бы мы потеряли из-за мороза, если бы продолжили атаку. Я думаю, мы бы дошли до цели вовсе без солдат, и пришлось бы тут же откатиться назад. Здесь природа оказалась сильнее человеческой воли и возможностей. Таким неуспехом завершилась битва за Тулу. Я думаю, что ничего другого и быть не могло, поскольку с самого начала наличные силы для этой задачи были совсем слабые. Это относится не только к нашему [корпуса] особому положению, но и к целой армии. Отчасти из-за сил противника, но отчасти и из-за неудачных решений руководства, наши слабые силы распыляли раз за разом: то расставляли их слишком далеко друг от друга на большом пространстве, то их действия настолько не совпадали по времени, что они не могли работать одновременно. Так что армия не смогла достичь желаемого успеха. В особенности ситуацию ухудшило то, что сила имевшихся частей упала до минимальных значений, и что за 5 месяцев наступательных действий они были морально и физически вымотаны, в то время как русский посылал против нас всё новые и новые силы. Неважно, откуда они их там выцарапали, они всё равно были — хорошо одетые, хорошо накормленные, прогретые алкоголем и с кучей пополнений. У нас ничего этого нет. Медленно, но верно мы тут победно дошли до конца наших сил. Горькое завершение. Теперь мы стоим здесь, и еле-еле хватает сил, чтобы расставить их по постам на позиции, которую нужно удерживать.
8 декабря XXXXIII армейский корпус был атакован 50-й советской армией и за последующие недели постепенно выдавлен западнее Калуги, отход был осуществлён, дабы избежать неминуемого окружения. Решение противоречило безоговорочному приказу Гитлера от 16 декабря держаться любой ценой (Haltebefehl). С 19 декабря корпус был вновь подчинён 4-й армии.
Письмо жене и дочери (Грязново), 8 декабря 1941 года.
Всем сердцем желаю вам обеим хорошего Рождества. Не смею желать «счастливого». Столь тяжко давит война, на нас и на весь немецкий народ. Где мы встретим праздник, я не знаю, но, должно быть, не в Грязново, которое по-немецки будет «das Dreckdorf» [грязевая деревня]. Я бы не хотел справлять Рождество здесь, где мы стоим уже больше 4 недель, где всё такое узкое, и всё напоминает о неприятных вещах. Ничего не знаю и о том, как мы встретим праздник. Я вполне допускаю, что русский сделает всё возможное, чтобы нам его испортить. Он скажет, что немец в этот день слаб, вот мы его и атакуем. И потому вполне вероятно, что наша «тихая ночь» будет наполнена канонадой. И мы, и войска предпочли бы, чтобы всё это закончилось до зимы. Тогда бы у нас были в целом невредимые войска, позиции, пригодные для ведения нами боя, размещение, где можно было бы перезимовать. А так у нас ничего этого нет.
Отчёт семье (Грязново), 11 декабря 1941 года.
Взгляни на парней, что неделями стоят против врага на этом морозе, что по 30 человек ютятся в завшивленной халупе, без мыла, не мывшиеся и не брившиеся по стольку дней, с гниющими ранами по всему телу из-за постоянной чесотки, вызываемой вшами, одетых в запущенную униформу, покрытых грязью и паразитами. Услышь, что они ответили, когда врач признал их негодными к службе из-за обморожения ног — все они сказали 26 ноября: мы не отправимся в госпиталь, мы не бросим наших товарищей одних перед началом атаки, и, без носок, с перевязанными ногами в -10, они были с ними на следующий день. Или юный лейтенант Х., которого я посетил в расположении его роты, который показал мне своих бойцов, а на утро его нашли без сознания. Его ранило 3 дня назад, а он молчал, потому что из-за потери всех унтер-офицеров в роте не хотел её бросать! Несмотря на всё это, мы вновь атаковали 5 декабря. Сложившаяся ситуация вынудила нас к этому. Танки окружили Тулу с востока, так что нам осталось закрыть лишь небольшой разрыв в 20 километров в тылу противника. Наши части стояли в одиночестве, под жестокими атаками врага, на основной линии снабжения противника Тула–Москва. Было бы просто преступлением не дожать такую ситуацию, что означало завершить полноценное окружение русских. Все наши последние атаки имели под собой эту цель. Все последние жертвы были подготовкой к этому шагу, который теперь следовало предпринять. Трудно было реорганизовать силы корпуса за столь короткое время путём слияния всех сил воедино для достижения основной цели. 2 полка, ещё свежих и не столь сильно потрёпанных боями, как другие части, подошли для этого. Пока мы разрабатывали операцию, была вьюга и, по нашим меркам, тёплая погода, -2 или -3. Когда же, 24 часа спустя, мы атаковали в полночь, было -32! Левый полк бодро пробил себе путь к первой цели. Ему оставалось пройти лишь 8 километров до танков. Тем не менее, правый полк застопорился на русской позиции. Днём дважды штурмовали её. Успех частичный. Но в целом полк застрял у укреплённых деревень, в которых засели русские, без какого-либо укрытия и в -32, сидя на снегу. Уже к полудню потери от обморожений были такими большими, что войска отбились от рук. 3-я атака, запланированная на 14 часов, не состоялась, поскольку в некоторых ротах осталось совсем немного людей. Я собрал в кулак всю артиллерию, в 16:30 штурмовали, но вновь безуспешно. Батальон, на котором лежала задача, известный в нашей армии до войны, тем временем был почти потерян из-за обморожений. И вот, с наступлением темноты, я был столь близок к желаемой цели, за которую дрались неделями в тяжёлых боях, столь близок, что можно было схватить её рукой, в то время как войска, что должны были это сделать, утекли сквозь пальцы этой руки. Ничего не оставалось, кроме как предложить «верхам» отменить операцию. Похожая ситуация везде, хотя и не настолько плохая, как у нас. «Верхи» же быстро приняли решение отказаться от операции. Столь близко от цели, уже делали последний шаг — и форс-мажор вырывает уже почти достигнутое из наших рук. Вообще, слава Богу, что они приняли это решение отойти. На следующий день было -35, а ещё на другой -22. Продолжи мы атаку, в 48 часов у нас не осталось бы никаких войск. На четвёртый день последовали снежные заносы, что затруднило подвоз снабжения. Продолжи мы нашу битву, мы бы не только переморозились, но ещё, пожалуй, и с голоду бы померли. Я не знаю, способно ли моё скупное описание событий передать все подъёмы и падения в плане желаний, надежд, отрицаний, новых атак и последовавших достижений, и в конце всё же — неудачи, которыми были полны эти дни. Уж точно это не были мирные дни начала Адвента, а, скорее, самые тяжёлые недели этого похода. И теперь, быть может, ты лучше поймёшь полное значение сводки вермахта, вышедшей спустя 24 часа после наших действий, слова о том, что русская зима определяет операции. Но готовность подчиниться законам зимы включает в себя и второй момент. Не знаю, спрашивали ли об этом русского [о его готовности подчиниться зиме]. Пока что он не согласен с этим, а, напротив, со злобой атакует на разных направлениях. Прибыли его сибиряки. Привыкшие к холоду и хорошо одетые, им эти температуры кажутся умеренными. И вот потому он может похвастаться не такими уж незначительными достижениями в различных местах. То, что было пережито нами на местном уровне — оно такое же на других фронтах в большем масштабе. В других местах фронта мы были в 25 километрах от центра Москвы. Сможем ли мы там выстоять и удержаться — насчёт этого у меня сомнения. Из Ростова нас вышибли [28 ноября]. Так что на данный момент в целом всё неудовлетворительно. Я тысячу раз подчёркивал, что русский крепко побит, но ещё не добит. Мы раз за разом видим упорное сопротивление с его стороны. С прибытием его дальневосточных сил, он всю зиму может нам создавать проблемы. Русский будет уничтожен только после того как потерпит поражение в новой летней кампании 1942 года. Пока же похоже, что на время зимы он настроился на атаку всеми силами наших истощённых и обмелевших от потерь частей. Так что мы тем более приветствуем вхождение Японии в войну [7 декабря]. Я не жду, что в обозримом будущем она пойдёт против России. Но она остановит, как минимум затруднит материальное снабжение, идущее в Россию из Америки и Англии. И для нас уже это великое дело. К примеру, всё, что мы видим в последних боях, говорит о сокращении количества вражеских самолётов, артиллерии и танков. Русскому будет очень трудно компенсировать эту недостачу своими силами. Он утянул с собой механизмы с захваченных фабрик. Часть из этих материалов могла достигнуть места назначения, но часть просто простаивает на железнодорожных путях. До той поры, когда построят помещения, где можно будет применить эти машины, зима уже закончится. И здесь у нас тоже большое преимущество. Столь же я рад тому, что Роммель в общем и целом держит африканский фронт. Для них это тоже облегчение, что Япония вступила в войну. В случае, если итальянцы потерпят новое поражение, их и без того шаткая позиция вновь окажется перед лицом серьёзных угроз. Поражение в Ливии может перерасти в потерю всей Африки. И я могу себе представить, что тогда у кого-то зародится идея прийти в Европу путём высадки войск в Северной Африке, Испании, Португалии и, быть может, неоккупированной части Франции, пока злые немцы заняты где-то ещё. Я надеюсь, что со вступлением Японии все эти бредовые идеи будут задавлены в зародыше. Наши жёлтые соратники начали войну крайне внезапно и очень удачно. Прямо сейчас снежно и сильный ветер. Дороги почти непроходимы. Ледяной ветер продувает до костей даже через мех. Попробовал тут сходить по своему обычному маршруту до мёртвого русского, который лежит там непогребённый с начала ноября. Но пробиться через снег я уже не смог. В последние недели нам пришлось справляться с огромными проблемами в плане снабжения. Нередко войска просто голодали. Табак, чай или эрзац-кофе стали редкостью. Жиры, которые так нужны, вообще до нас не доехали. Прошу заметить, что не везде так плохо. Мы же в плане снабжения находимся в особенно удручающем положении. До нас не доходит основная линия снабжения [дорога] или железнодорожные пути. Зачастую поезда по несколько дней торчат в примыкающих районах: у состава сломался двигатель, или произошёл саботаж, или произвели подрыв. Так что нам этот плотный снегопад совсем ни к чему, он нам только ухудшит ситуацию. Вчера читал речь Сталина от 24 октября (Октябрьская революция) [ошибка: речь произносилась в честь 24-й годовщины революции, но 7 ноября], которую нам сбросил русский [самолёт] в виде печатной листовки на хорошем немецком. В особенности он надеется, что германская армия, сильно побитая за летнюю кампанию, не устоит перед русской зимой, трудностями со снабжением и ударами свежих русских зимних войск, что прибыли из Сибири, участвовали в битве за Москву и потому крепко потрёпаны, хотя сейчас и атакуют. Теперь нашей задачей является выстоять. Так что все мечты об отпуске и о Родине ни к чему. Кстати, я не думаю, что это было бы возможно с точки зрения транспортных перевозок. По совету [Йоханнеса] графа [фон] Моя [владелец водного замка Аниф, историк искусств, в 1941–1942 гг. служил переводчиком в ранге зондерфюрера в XXXXIII корпусе, биографию см. тут] я прочёл несколько рассказов Толстого и Лескова. Поместье Толстого чуть южнее Тулы, там стоит штаб дивизии [Ясная Поляна была рядом со штабом полка «Великая Германия»]. Его землевладения, толстовские угодья, совсем близко от нас, это не более чем заброшенные халупы. Лесков известен как один из лучших русских рассказчиков. Книги меня очень впечатлили. Остаётся только поражаться всей мощности описания у Толстого и чёткости, с которой он выписывает характеры. Прочитав его, разрешил для себя загадку, почему же в России всё настолько отсталое и заброшенное. Его рассказ «Утро помещика» рисует такого барина, которых мы видим ежедневно — добродушный, послушный, но без всякой инициативы, сам ни за что не берётся, даже наоборот, отвергает всё благое, если оно мешает полюбившемуся ему порядку вещей. И знать не хочет о каких-либо улучшениях. С такими людьми уж точно каши не сваришь. Учитывая эти познания, мой переводчик [Ганс Бейтельсбахер, биографию см. тут] говорит: оба немецких протектората уже образованы [Рейхскомиссариаты Остланд и Украина]. Будут хорошие колонии. Что останется от России, распадётся на самостоятельные республики. Советское правительство само всё это подготовило. До Байкала будут зависеть от Германии, а дальше — от Японии. Так и будет решена проблема России.
Письмо жене (Грязново), 12 декабря 1941 года.
Сам застрял в снегу в 3 километрах от нашей «грязевой деревни», пришлось вернуться. Я отдал приказ иметь наготове свежих лошадей, чтобы путешествовать, словно старик Наполеон, на санях и перепрягая лошадей [по мере надобности]. Эта страна во всём запредельная: в своих размерах, своих лесах, своём климате, своих людских массах. Из-за вшей у нас недавно было два случая тифа. Тут всё безобразное и уродливое. Только что получил твои письма из Мюнстера. Им 4 недели. Как было бы здорово оказаться в своей собственной квартире, что стоит сейчас пустая и холодная. Поскольку мы теперь официально воюем с Америкой [с 11 декабря], невозможно сказать, когда же можно будет это осуществить. Надо себя заставлять продолжать делать дела, если начинаешь обо всём этом думать. 1/9 моей жизни я провёл на настоящей войне, и куда больше жил во времена её напоминающие. Помимо того, русский вовсе не думает о зимней передышке, как нам бы того хотелось. Он атакует по всему фронту и местами достигает не таких уж незначительных успехов, они превосходят «местный» стандарт. И мы не чувствуем себя в особенной безопасности. Бесконечные территории надо удерживать минимальными силами. Противник где-то концентрирует свои силы воедино — там у нас сразу возникает проблема. Вдобавок, все мы физически и морально вымотаны после 6-месячного похода. Ни в каком плане мы не чувствуем себя счастливыми.
В конце 1943 года Хейнрици был отправлен Герингом в санаторий в Карлсбаде «для восстановления здоровья». Ходили слухи, что это было сделано в наказание за отказ Хейнрици сжечь при отступлении Смоленск. Тем не менее, стоит учесть, что в 1941—1943 годах Хейнрици дважды брал отпуск, возможно, по причине болезни. После восьми месяцев вдали от фронта, Хейнрици был направлен в Венгрию для командования 1-й танковой армией и присоединенной к ней венгерской 1-й армией. В результате его действий 1-я танковая армия, после упорной обороны Венгрии, отступила в Словакию, сохранив относительную боеспособность. За оборону Венгрии 3 марта 1945 года Хейнрици получил Мечи к своему Рыцарскому кресту с Дубовыми листьями.20 марта 1945 года Готхард Хейнрици был назначен командующим группой армий «Висла» вместо Генриха Гиммлера. В состав группы армий «Висла» входили 3-я танковая армия генерала Мантойфеля и 9-я армия генерала Буссе. Его задачей было не допустить прорыва советских войск через Одер. На своем новом посту Хейнрици сразу же столкнулся с острой нехваткой людей и техники. 15 апреля 1945 года Хейнрици встретился с Альбертом Шпеером и генерал-лейтенантом Гельмутом Рейманном, командиром берлинского оборонительного района, чтобы обсудить вопрос об уничтожении промышленных объектов на территории Германии. Хейнрици поддержал Шпеера, который был главным противником тактики «выжженной земли». 16 апреля советские войска начали наступление на Берлин. Войска 1-го Белорусского фронта под командованием маршала Жукова атаковали позиции группы армий «Висла». В результате тотального превосходства советских войск уже к 19 апреля Одер был успешно форсирован, а немецкие войска отброшены. Хейнрици убедился, что он не сможет остановить советское наступление. 21 апреля он обратился к Гитлеру за разрешением на перенос своего штаба на новое место. Когда Гитлер увидел, что новое местоположение штаба группы армий «Висла» находится дальше от линии фронта, чем его личный бункер, он пришёл в ярость. В конце апреля Хейнрици приказал своим войскам отступить с занимаемых рубежей, несмотря на то, что Гитлер запретил любые отступления без его личного одобрения. 28 апреля фельдмаршал Кейтель, объезжая позиции, неожиданно для себя обнаружил колонны отступающих немецких войск, которые оказались частями 3-й танковой армии, подчиненной Хейнрици. Кейтель нашёл Хейнрици возле Нойбранденбурга. В последующей ссоре Кейтель обвинил Хейнрици в неподчинении приказу, трусости и саботаже и отстранил от командования. Его место временно (до прибытия генерала Штудента) занял генерал фон Типпельскирх. Однако Штудент был взят в плен союзниками прежде, чем принял командование. После отстранения от командования Хейнрици уехал в г. Плён, где и сдался в плен британским войскам 28 мая 1945 года.После сдачи в плен Хейнрици содержался в лагере для военнопленных до 19 мая 1948 года. В октябре 1947 года он был направлен в лагерь на территории США, однако через три недели был возвращен назад. Дневники и письма генерал-полковника Хейнрици были опубликованы после войны.
Во время въезда в Грязново стали свидетелями смерти попытавшегося удрать комиссара, в исполнении нашей полевой жандармерии. Неприятное зрелище для наших ребят.
Запись в дневнике (Грязново), 23 ноября 1941 года.
После встречи была поминальная церемония по нашим павшим, сегодня День поминовения усопших [отмечается протестантами, последнее воскресенье перед Адвентом]. Потом прогулка до «мёртвого русского». Конечная точка маршрута незаурядная. Там уже несколько недель лежит в снегу мёртвый русский, непохороненный, весь промёрзший. Я должен попросить местных жителей похоронить его.
Письмо жене (Грязново), 25 ноября 1941 года.
Сын генерал-полковника фон Клейста, пилот, который со своим штаффелем переведён в Антверпен после того как побыл тут, доставит это письмо в Германию. Только пилоты и подобные им люди настолько везучи, но не мы. После того как мы ждали и не делали, по сути, ничего, начиная с 15 ноября, бои вновь разгораются. Надеюсь, что будет полегче, чем во время уже пережитых сражений. Но, учитывая ожесточение русских, ничего иного ждать не приходится. Всё время холодно, лёгкий снегопад со вчерашнего дня. Так что сейчас погода слегка помягче, но только с сегодняшнего вечера. С утра опять было -14. Я часто ношу эти русские валенки. Так хотя бы моим ногам тепло. В этом плане валенки — прекрасная вещь. Больше добавить нечего. Я сильно занят подготовкой наших наступлений. Это трудно, т.к. у нас нет соседей, с кем можно было бы переговорить на тему нашей поддержки, и вдобавок будет опасность с обеих сторон, с чем непросто справиться. В период с 27 по 29 ноября корпус смог прорвать советские оборонительные позиции под Алексиным и захватить город. В результате этого последнего большого успеха, предшествовавшего контрнаступлению РККА, наступательный потенциал XXXXIII армейского корпуса был исчерпан. Две подчинённые ему значительно потрёпанные дивизии (31-я и 131-я пехотные) вынуждены были отбивать первые советские контратаки, начиная с 1 декабря и далее.
Отчёт семье (Грязново), 29 ноября 1941 года.
3 тяжёлых дня сражений позади. Мы смогли выбить краеугольный камень в русской обороне южнее Москвы, а именно позиции под Алексиным. В первый день были тяжелейшие бои. На второй день, когда результат ещё был неясен, наши воздушные наблюдатели сообщили, что против наших флангов идёт русская колонна длиной 15 километров. Совершенно обессилевшие полки должны были отбивать эту атаку в лесу, где обороняться было трудно. Это был момент наивысшего напряжения. Мы уже почти решили отходить на исходные позиции. Два разных самолёта отрапортовали об одном и том же. 1 час спустя выяснилось, что это была ошибка. Мы продолжили атаку и прорвали оборону. Теперь под угрозой весь русский фронт под Тулой. Русский дерётся с крайним ожесточением. Его артиллерия кое-где нанесла нам тяжёлые потери. Он опоясал себя минными полями. У него появились новые мины, выглядят как коробка 20 сантиметров в длину, 5 сантиметров в высоту и ширину, сделана из тонкого дерева. Их нужно закапывать только в снег. Они нанесли нам сильный урон. Но худшим для пехоты вновь было часами лежать на голой земле, без защиты, под огнём противника. Земля на метр промёрзла. Без возможности двигаться, солдаты были вынуждены оставаться на одном месте 10 часов. 3 человека просто насмерть замёрзли. Помимо этого, все деревни в округе разрушены, остававшиеся дома расстреляны, представляют собой руины. Сегодня батальон ночевал в 4 хатах, лошади остались на улице, снабжение не доходит. Просто неслыханно, через что тут проходят люди.
Запись в дневнике (Грязново), 30 ноября 1941 года.
Русских и немцев в их зимней униформе теперь трудно отличить. Немцы носят русские меховые шапки.
Письмо жене (Грязново), 1 декабря 1941 года.
На данный момент мы находимся в отчаянном положении. Противник как бешеный атакует наши недавно отбитые позиции. Наши парни совершенно вымотаны. У нас тут где-то -20 мороза и ледяной северный ветер, что гоняет по земле тучи снега. Ситуация как никогда плохая, и мы со страхом ожидаем самых досадных последствий. Самое опасное во всей ситуации то, что наши люди находятся на пределе своих сил. Севернее Москвы Клюге достиг очень значительных успехов. Южнее Тулы и там, где стоим мы, Гудериан старается сделать то же самое, но с недостаточными средствами. А страдать должны мы. Мы знаем только одно: постоянно так продолжаться не может. Потери очень большие, на солдатах нечеловеческая нагрузка.
Запись в дневнике (Грязново), 4 декабря 1941 года.
Наша позиция перед лесом была прекрасна летом, но зимой это кошмар, потому что негде укрыться. В деревнях у передовой стоят пехота и артиллерия, с самыми необходимыми грузовиками и орудийными передками. Тут всё настолько битком, что 30 человек рады, если могут занять одну на всех комнату. Прилечь они уже не могут, так что часами стоят, но зато хотя бы в тепле. Помыться, почиститься — это всё невозможно. Всё кишит вшами, мы постоянно чешемся и скребёмся. У многих гнойные раны из-за постоянного расчёсывания. У многих проблемы с мочевым пузырём и кишечником из-за постоянного лежания на холодном полу, и они не могут нормально отдохнуть, поскольку ночью нужда раз за разом вырывает их из сна. Невозможно и расквартировать пополнение, чтобы оно могло быть сразу задействовано. К этому привыкаешь — а в мыслях надеешься, что если русский и прорвётся, то не пройдёт глубоко. В здешней войне все правила тактики перевёрнуты с ног на голову. Драться надо при таком соприкосновении [расстоянии], которое раньше считалось немыслимым; удерживать километры позиций приходится силами рот, в которых по 40 человек, а все эти ребята из-за нынешних условий настолько издёрганы и вымотаны, что всё висит на волоске. Повсюду я слышу три жалобы: почему 2-я танковая армия приказала нам атаковать, не удостоверившись, что она сможет помочь нам, а теперь мы льём кровь (635 человек в 131-й дивизии, начиная с 27 ноября, включая заболевших), что недопустимо при наших ограниченных силах, и всё понапрасну? Почему наши парни получают мармелад вместо масла, когда именно жиры столь необходимы? Почему нас послали воевать зимой, не обеспечив тёплой одеждой, заставив столкнуться с нечеловеческими испытаниями? Кто-нибудь вообще знает о том, что здесь происходит? 3 декабря я ездил в полк Дрешера [Отто Дрешер с октября 1940 года командовал 434-м пехотным полком в 131-й пехотной дивизии]. Пусковые установки русских [«Катюша»] били залпами, наша и противника артиллерия грохотали, атаки шли за атакой, командир полка встретил меня почти что со слезами на глазах. Вчера рота сбежала со своей позиции, он их всех потом построил и спросил, как же вы могли так со мной поступить, а затем солдаты начали плакать. Мы больше не можем, господин полковник! Он видит, что остатки его полка тают и говорит, что когда потеряет остатки, то больше нечем будет командовать. В ротах по 19, 20 человек, на чём тут ещё удерживаться? А русский швыряет в бой новых и новых людей. И тут тоже мольба, просьба, да просто крик о нормальном снабжении едой, и прежде всего жирами, о другом обмундировании, подходящем здешней погоде, но более всего — о пополнении, чтобы напитать наши исхудавшие ряды. «Наши парни тут в таком состоянии», — сказал полковник Дрешер, — «что я не могу исключать, что кто-нибудь не наведёт своё оружие на своего же офицера, поскольку совсем отчаялся из-за сложившейся ситуации и потерял голову». 3 случая самострела в исполнении доселе безупречных солдат произошли за последние дни. В середине дня 3 числа, в тумане и снегопаде, прибыл генерал-полковник Гудериан в сопровождении 2 бронемашин. После краткой трапезы, я живо описал ему состояние войск: 131-я дивизия совершенно вымотана, атаковать не может, но и в обороне сильной атаки не выдержит. 31-я дивизия способна лишь на ограниченные атаки. Я отметил растущее количество заболевших, причиной чему недостаточное, совершенно безжировое питание и абсолютно непригодное зимнее обмундирование, я обрисовал ему наши убогие снабжение и ситуацию с транспортом. Сидим между двух армий, транспортные средства отсутствуют — потому что все, за исключением единиц, поломались — нам целыми днями приходится путешествовать, просто чтобы доставить вещи на позицию. Зачастую наши войска по полнедели не получают питания. Мы к этому уже привыкли и сами себя снабжаем с окружающей территории, но ресурсы той, где мы стоим последние 6 недель, уже израсходованы, и больше ничего нет. Я ему сказал, что так продолжаться не может, если мы не получим хотя бы жиры и приемлемое зимнее обмундирование срочно, а в будущем если не будет налажено регулярное питание. Потому что на данный момент мы 2 дня получаем урезанный паёк, а в последующие дни не получаем ничего. Генерал-полковник ответил мне, что я описываю ему ситуацию, которая такая же и повсюду. Однако всё же наша ситуация с обеспечением была наихудшей, поскольку ни один корпус не сражался с таким недоснабжением как у нас. И с зимней формой у других всё получше, поскольку те вещи, что предназначались нам, уехали во 2-ю армию, которую мы покинули, когда нас подчинили танковой армии. Но вот что до пополнений, то везде такая же катастрофа, как и у нас, и что боевой дух дивизий повсюду упал до предела. Потому он полетел в командование группы армий и запросил распоряжений, но внимания к своим экстренным просьбам он не встретил. И на высшем уровне он не преуспел, не убедил отдать приказ о приостановке операций. Главнокомандующий сухопутными войсками [фон Браухич] приказал ему достичь линии, которую невозможно удержать в перспективе (кажется, среди прочего он упомянул Михайлов–Скопин). Наконец, от [командующего группой армий «Центр»] фельдмаршала фон Бока он получил дословный приказ: «Завершить битву за Тулу». Соответственно, он отдал приказ о последней атаке, которая и была начата 1 декабря XXIV танковым корпусом. Когда я зашёл за Гудерианом в 8 вечера, чтобы поужинать, он только что получил свежие сообщения о состоянии дел в XXIV танковом корпусе. Восточнее Тулы наступление идёт медленно, но хоть идёт, севернее Тулы 4-я танковая дивизия вместе с отрядом Эбербаха достигли главной дороги на Кострово. Сами они стоят на станции Ревякино. Противник начал сильный напор с севера. У Эбербаха 30 танков, не особо мощная сила. С уверенностью можно ожидать, что и утром его атакуют. Первый вопрос, который мне задал [Гудериан]: сможете начать атаку 5, а не 6 числа? — Я ответил: «Учитывая сегодняшнюю ситуацию, мы должны попробовать подготовиться к указанному времени. Оба полка знают свои задачи, может и получиться. Я установлю самую раннюю дату после переговоров с дивизией». Холодает. В 9 вечера 4 декабря пилот сказал нам, что поутру надо ждать -30. Мы этого не ожидали. Мы совершенно не ведаем, что принесёт это изменение в погоде. Я сказал своим господам [офицерам штаба], что мы не можем сообщить эту информацию 31-й дивизии. Поскольку на них это негативно повлияет. А нам это сейчас ни к чему. Потому что изменить ситуацию мы не в силах. Камень уже покатился. Согласно приказу генерал-полковника Гудериана атаковать от 4 декабря, 31-я пехотная дивизия и её два пехотных полка (17-й и 82-й) получили задачу пробить себе путь восточнее дороги между Тулой и Москвой и соединиться с 5-й танковой бригадой полковника Генриха Эбербаха, которая должна была атаковать с востока. Таким образом, с севера было бы закрыто кольцо вокруг города Тула, за который шли такие ожесточённые бои. Но атака, начавшаяся в утренние часы 5 декабря 1941 года, быстро захлебнулась из-за усиливавшегося мороза и советского сопротивления, так что вечером и ночью все формирования пришлось отвести на исходные позиции. В тот же день, день драматичного перелома в ходе войны, Гудериан остановил операцию против Тулы.
Хейнрици описывает свой визит в 82-й пехотный полк в следующей дневниковой записи.
Запись в дневнике (Грязново), 5 декабря 1941 года.
Моя машина всё ещё не готова. Час, что займёт подготовка, я использую для прогулки от Мерлеево на восток, к северной окраине леса, что севернее Глебово. Я беседую с артиллеристами, что стоят на восточном выходе из леса. Очень сильный мороз. Дыхание мгновенно замерзает на токе. Вовсе не приятно дышать таким воздухом. По пути к лесу, я встречаю несколько человек, которые заверяют, что врач направил их в тыл из-за обморожений. 45 минут спустя, я прибываю в резервный батальон, стоящий в маленьком ущелье у северной кромки леса. Группками у маленьких костров стоят люди, жалкие, обмороженные. Они стучат каблуками, чтобы согреться, но те промёрзли насквозь. Иду от костра к костру, разговариваю с ними, сознаю тяжесть их ситуации, говорю им, что надо как следует браниться, чтобы выпустить пар, что в России тошно, и что нет хуже погоды, чем эта. Но они и сами знают как близко шоссе, что прорвавшимся танкам осталось покрыть несколько километров, что после соединения с ними Тула будет окружена, и что я вполне уверенно могу предполагать: это последнее большое наступление этой зимы. С 8 вечера вчерашнего дня парни ничего не ели, кроме хлеба, кофе в их флягах превратился в лёд. Так же, как они соглашаются, что тут сплошные беды, и что никто не рассчитывает на дальнейшее наступление вглубь России, так же и в целом их настроение всё ещё не ужасное, и я стараюсь ещё подбодрить этих промёрзших, плохо одетых, оголодавших, немытых и изгвазданных людей. Про себя я думаю, что если бы этих людей увидел русский, его мнение о наших войсках бы упало. Настолько убог их облик. Вечером позвонил генерал-полковник Гудериан. Я описал ему ситуацию, исходящее из неё решение о приостановке и запросил передвинуть 296-ю дивизию ещё севернее. Добавил, что, хотя я и не вижу всей ситуации в целом, решать вышестоящему командованию, расходовать ли силу всё ещё свежей 296-й дивизии. Учитывая наши сегодняшние дела, дивизия замёрзнет, если будет продолжать наступать. Я попросил его учесть, что с нами будет, если мы застрянем на костровских холмах без какой-либо защиты от такой погоды. Он [Гудериан] мне ответил, что и сам думал о том же. Он лично посетил 296-ю дивизию и, пусть у них всё не так плохо, как у нас, в целом всё равно проблемы впечатляют. XXIV танковый корпус высказал те же вещи, что и я. Он в итоге решил прекратить операцию и отдать приказ отходить на исходные позиции. Это был его первый приказ на отступление. Но сложившаяся ситуация сильнее, чем воля. Он оставил на моё усмотрение, отходить ли сегодня или завтра ночью. Я хочу отступать завтра ночью, поскольку боюсь, что сегодня приказы не дойдут вовремя, особенно в 82-й пехотный полк. А дивизия просит как можно скорее. Противник не наступал на них и не обстреливал, с последними частями они достигли наших старых позиций ранним утром 6 декабря. День нам обошёлся в 250 кровавых потерь и 850 обморожений. 17-й пехотный полк переформирован в 3 усиленные роты, с 10 унтер-офицерами, 38 солдатами!!, и ещё с 5 тяжёлыми пулемётными расчётами. Вот с такими силами, без каких-либо резервов, мы держим нашу позицию!
Запись в дневнике (Грязново), 6 декабря 1941 года.
Я посетил оба боевых полка и переговорил с их командирами. Они в самом горестном расположении духа. Полковник [бывший адъютант Гитлера, командир 82-го пехотного полка Фридрих] Хоссбах, настоящий пессимист, даже ещё более угнетён, потому что его сын был отправлен домой с обмороженными ногами. Из него льются жалоба за жалобой на верховное командование, утверждения, что оно не осознало и упустило верный момент, чтобы остановиться. Опять у нас -30, и когда я иду по склону в районе Ладерово–Ларино, где мы будем обороняться, за 5 минут мои пальцы почти промерзают, несмотря на меховые перчатки. Там лежит мёртвый русский [см. запись от 23 ноября], наполовину занесённый снегом, превратившийся в лёд. Ужасная страна! Странный перст судьбы: именно в тот момент, когда наши парни оставили свои убежища и пошли в атаку, погода пошла на минус, причём так, что даже здесь такой мороз в декабре не видан. Никто не может сражаться в таких условиях. Я сам это почувствовал, пока был на улице с 6:30 до 17 часов. И потому изумляешься тому, что было достигнуто. Мы были всего в 9 километрах от точки на главной дороге у Кострово, где мы должны были соединиться с танковой бригадой Эбербаха. Всякий, кто позже взглянет на карту, скажет: как же можно остановить эту атаку. После развала в 17-м пехотном полку, своими силами мы не смогли достичь цели. Трудно подсчитать, что бы мы потеряли из-за мороза, если бы продолжили атаку. Я думаю, мы бы дошли до цели вовсе без солдат, и пришлось бы тут же откатиться назад. Здесь природа оказалась сильнее человеческой воли и возможностей. Таким неуспехом завершилась битва за Тулу. Я думаю, что ничего другого и быть не могло, поскольку с самого начала наличные силы для этой задачи были совсем слабые. Это относится не только к нашему [корпуса] особому положению, но и к целой армии. Отчасти из-за сил противника, но отчасти и из-за неудачных решений руководства, наши слабые силы распыляли раз за разом: то расставляли их слишком далеко друг от друга на большом пространстве, то их действия настолько не совпадали по времени, что они не могли работать одновременно. Так что армия не смогла достичь желаемого успеха. В особенности ситуацию ухудшило то, что сила имевшихся частей упала до минимальных значений, и что за 5 месяцев наступательных действий они были морально и физически вымотаны, в то время как русский посылал против нас всё новые и новые силы. Неважно, откуда они их там выцарапали, они всё равно были — хорошо одетые, хорошо накормленные, прогретые алкоголем и с кучей пополнений. У нас ничего этого нет. Медленно, но верно мы тут победно дошли до конца наших сил. Горькое завершение. Теперь мы стоим здесь, и еле-еле хватает сил, чтобы расставить их по постам на позиции, которую нужно удерживать.
8 декабря XXXXIII армейский корпус был атакован 50-й советской армией и за последующие недели постепенно выдавлен западнее Калуги, отход был осуществлён, дабы избежать неминуемого окружения. Решение противоречило безоговорочному приказу Гитлера от 16 декабря держаться любой ценой (Haltebefehl). С 19 декабря корпус был вновь подчинён 4-й армии.
Письмо жене и дочери (Грязново), 8 декабря 1941 года.
Всем сердцем желаю вам обеим хорошего Рождества. Не смею желать «счастливого». Столь тяжко давит война, на нас и на весь немецкий народ. Где мы встретим праздник, я не знаю, но, должно быть, не в Грязново, которое по-немецки будет «das Dreckdorf» [грязевая деревня]. Я бы не хотел справлять Рождество здесь, где мы стоим уже больше 4 недель, где всё такое узкое, и всё напоминает о неприятных вещах. Ничего не знаю и о том, как мы встретим праздник. Я вполне допускаю, что русский сделает всё возможное, чтобы нам его испортить. Он скажет, что немец в этот день слаб, вот мы его и атакуем. И потому вполне вероятно, что наша «тихая ночь» будет наполнена канонадой. И мы, и войска предпочли бы, чтобы всё это закончилось до зимы. Тогда бы у нас были в целом невредимые войска, позиции, пригодные для ведения нами боя, размещение, где можно было бы перезимовать. А так у нас ничего этого нет.
Отчёт семье (Грязново), 11 декабря 1941 года.
Взгляни на парней, что неделями стоят против врага на этом морозе, что по 30 человек ютятся в завшивленной халупе, без мыла, не мывшиеся и не брившиеся по стольку дней, с гниющими ранами по всему телу из-за постоянной чесотки, вызываемой вшами, одетых в запущенную униформу, покрытых грязью и паразитами. Услышь, что они ответили, когда врач признал их негодными к службе из-за обморожения ног — все они сказали 26 ноября: мы не отправимся в госпиталь, мы не бросим наших товарищей одних перед началом атаки, и, без носок, с перевязанными ногами в -10, они были с ними на следующий день. Или юный лейтенант Х., которого я посетил в расположении его роты, который показал мне своих бойцов, а на утро его нашли без сознания. Его ранило 3 дня назад, а он молчал, потому что из-за потери всех унтер-офицеров в роте не хотел её бросать! Несмотря на всё это, мы вновь атаковали 5 декабря. Сложившаяся ситуация вынудила нас к этому. Танки окружили Тулу с востока, так что нам осталось закрыть лишь небольшой разрыв в 20 километров в тылу противника. Наши части стояли в одиночестве, под жестокими атаками врага, на основной линии снабжения противника Тула–Москва. Было бы просто преступлением не дожать такую ситуацию, что означало завершить полноценное окружение русских. Все наши последние атаки имели под собой эту цель. Все последние жертвы были подготовкой к этому шагу, который теперь следовало предпринять. Трудно было реорганизовать силы корпуса за столь короткое время путём слияния всех сил воедино для достижения основной цели. 2 полка, ещё свежих и не столь сильно потрёпанных боями, как другие части, подошли для этого. Пока мы разрабатывали операцию, была вьюга и, по нашим меркам, тёплая погода, -2 или -3. Когда же, 24 часа спустя, мы атаковали в полночь, было -32! Левый полк бодро пробил себе путь к первой цели. Ему оставалось пройти лишь 8 километров до танков. Тем не менее, правый полк застопорился на русской позиции. Днём дважды штурмовали её. Успех частичный. Но в целом полк застрял у укреплённых деревень, в которых засели русские, без какого-либо укрытия и в -32, сидя на снегу. Уже к полудню потери от обморожений были такими большими, что войска отбились от рук. 3-я атака, запланированная на 14 часов, не состоялась, поскольку в некоторых ротах осталось совсем немного людей. Я собрал в кулак всю артиллерию, в 16:30 штурмовали, но вновь безуспешно. Батальон, на котором лежала задача, известный в нашей армии до войны, тем временем был почти потерян из-за обморожений. И вот, с наступлением темноты, я был столь близок к желаемой цели, за которую дрались неделями в тяжёлых боях, столь близок, что можно было схватить её рукой, в то время как войска, что должны были это сделать, утекли сквозь пальцы этой руки. Ничего не оставалось, кроме как предложить «верхам» отменить операцию. Похожая ситуация везде, хотя и не настолько плохая, как у нас. «Верхи» же быстро приняли решение отказаться от операции. Столь близко от цели, уже делали последний шаг — и форс-мажор вырывает уже почти достигнутое из наших рук. Вообще, слава Богу, что они приняли это решение отойти. На следующий день было -35, а ещё на другой -22. Продолжи мы атаку, в 48 часов у нас не осталось бы никаких войск. На четвёртый день последовали снежные заносы, что затруднило подвоз снабжения. Продолжи мы нашу битву, мы бы не только переморозились, но ещё, пожалуй, и с голоду бы померли. Я не знаю, способно ли моё скупное описание событий передать все подъёмы и падения в плане желаний, надежд, отрицаний, новых атак и последовавших достижений, и в конце всё же — неудачи, которыми были полны эти дни. Уж точно это не были мирные дни начала Адвента, а, скорее, самые тяжёлые недели этого похода. И теперь, быть может, ты лучше поймёшь полное значение сводки вермахта, вышедшей спустя 24 часа после наших действий, слова о том, что русская зима определяет операции. Но готовность подчиниться законам зимы включает в себя и второй момент. Не знаю, спрашивали ли об этом русского [о его готовности подчиниться зиме]. Пока что он не согласен с этим, а, напротив, со злобой атакует на разных направлениях. Прибыли его сибиряки. Привыкшие к холоду и хорошо одетые, им эти температуры кажутся умеренными. И вот потому он может похвастаться не такими уж незначительными достижениями в различных местах. То, что было пережито нами на местном уровне — оно такое же на других фронтах в большем масштабе. В других местах фронта мы были в 25 километрах от центра Москвы. Сможем ли мы там выстоять и удержаться — насчёт этого у меня сомнения. Из Ростова нас вышибли [28 ноября]. Так что на данный момент в целом всё неудовлетворительно. Я тысячу раз подчёркивал, что русский крепко побит, но ещё не добит. Мы раз за разом видим упорное сопротивление с его стороны. С прибытием его дальневосточных сил, он всю зиму может нам создавать проблемы. Русский будет уничтожен только после того как потерпит поражение в новой летней кампании 1942 года. Пока же похоже, что на время зимы он настроился на атаку всеми силами наших истощённых и обмелевших от потерь частей. Так что мы тем более приветствуем вхождение Японии в войну [7 декабря]. Я не жду, что в обозримом будущем она пойдёт против России. Но она остановит, как минимум затруднит материальное снабжение, идущее в Россию из Америки и Англии. И для нас уже это великое дело. К примеру, всё, что мы видим в последних боях, говорит о сокращении количества вражеских самолётов, артиллерии и танков. Русскому будет очень трудно компенсировать эту недостачу своими силами. Он утянул с собой механизмы с захваченных фабрик. Часть из этих материалов могла достигнуть места назначения, но часть просто простаивает на железнодорожных путях. До той поры, когда построят помещения, где можно будет применить эти машины, зима уже закончится. И здесь у нас тоже большое преимущество. Столь же я рад тому, что Роммель в общем и целом держит африканский фронт. Для них это тоже облегчение, что Япония вступила в войну. В случае, если итальянцы потерпят новое поражение, их и без того шаткая позиция вновь окажется перед лицом серьёзных угроз. Поражение в Ливии может перерасти в потерю всей Африки. И я могу себе представить, что тогда у кого-то зародится идея прийти в Европу путём высадки войск в Северной Африке, Испании, Португалии и, быть может, неоккупированной части Франции, пока злые немцы заняты где-то ещё. Я надеюсь, что со вступлением Японии все эти бредовые идеи будут задавлены в зародыше. Наши жёлтые соратники начали войну крайне внезапно и очень удачно. Прямо сейчас снежно и сильный ветер. Дороги почти непроходимы. Ледяной ветер продувает до костей даже через мех. Попробовал тут сходить по своему обычному маршруту до мёртвого русского, который лежит там непогребённый с начала ноября. Но пробиться через снег я уже не смог. В последние недели нам пришлось справляться с огромными проблемами в плане снабжения. Нередко войска просто голодали. Табак, чай или эрзац-кофе стали редкостью. Жиры, которые так нужны, вообще до нас не доехали. Прошу заметить, что не везде так плохо. Мы же в плане снабжения находимся в особенно удручающем положении. До нас не доходит основная линия снабжения [дорога] или железнодорожные пути. Зачастую поезда по несколько дней торчат в примыкающих районах: у состава сломался двигатель, или произошёл саботаж, или произвели подрыв. Так что нам этот плотный снегопад совсем ни к чему, он нам только ухудшит ситуацию. Вчера читал речь Сталина от 24 октября (Октябрьская революция) [ошибка: речь произносилась в честь 24-й годовщины революции, но 7 ноября], которую нам сбросил русский [самолёт] в виде печатной листовки на хорошем немецком. В особенности он надеется, что германская армия, сильно побитая за летнюю кампанию, не устоит перед русской зимой, трудностями со снабжением и ударами свежих русских зимних войск, что прибыли из Сибири, участвовали в битве за Москву и потому крепко потрёпаны, хотя сейчас и атакуют. Теперь нашей задачей является выстоять. Так что все мечты об отпуске и о Родине ни к чему. Кстати, я не думаю, что это было бы возможно с точки зрения транспортных перевозок. По совету [Йоханнеса] графа [фон] Моя [владелец водного замка Аниф, историк искусств, в 1941–1942 гг. служил переводчиком в ранге зондерфюрера в XXXXIII корпусе, биографию см. тут] я прочёл несколько рассказов Толстого и Лескова. Поместье Толстого чуть южнее Тулы, там стоит штаб дивизии [Ясная Поляна была рядом со штабом полка «Великая Германия»]. Его землевладения, толстовские угодья, совсем близко от нас, это не более чем заброшенные халупы. Лесков известен как один из лучших русских рассказчиков. Книги меня очень впечатлили. Остаётся только поражаться всей мощности описания у Толстого и чёткости, с которой он выписывает характеры. Прочитав его, разрешил для себя загадку, почему же в России всё настолько отсталое и заброшенное. Его рассказ «Утро помещика» рисует такого барина, которых мы видим ежедневно — добродушный, послушный, но без всякой инициативы, сам ни за что не берётся, даже наоборот, отвергает всё благое, если оно мешает полюбившемуся ему порядку вещей. И знать не хочет о каких-либо улучшениях. С такими людьми уж точно каши не сваришь. Учитывая эти познания, мой переводчик [Ганс Бейтельсбахер, биографию см. тут] говорит: оба немецких протектората уже образованы [Рейхскомиссариаты Остланд и Украина]. Будут хорошие колонии. Что останется от России, распадётся на самостоятельные республики. Советское правительство само всё это подготовило. До Байкала будут зависеть от Германии, а дальше — от Японии. Так и будет решена проблема России.
Письмо жене (Грязново), 12 декабря 1941 года.
Сам застрял в снегу в 3 километрах от нашей «грязевой деревни», пришлось вернуться. Я отдал приказ иметь наготове свежих лошадей, чтобы путешествовать, словно старик Наполеон, на санях и перепрягая лошадей [по мере надобности]. Эта страна во всём запредельная: в своих размерах, своих лесах, своём климате, своих людских массах. Из-за вшей у нас недавно было два случая тифа. Тут всё безобразное и уродливое. Только что получил твои письма из Мюнстера. Им 4 недели. Как было бы здорово оказаться в своей собственной квартире, что стоит сейчас пустая и холодная. Поскольку мы теперь официально воюем с Америкой [с 11 декабря], невозможно сказать, когда же можно будет это осуществить. Надо себя заставлять продолжать делать дела, если начинаешь обо всём этом думать. 1/9 моей жизни я провёл на настоящей войне, и куда больше жил во времена её напоминающие. Помимо того, русский вовсе не думает о зимней передышке, как нам бы того хотелось. Он атакует по всему фронту и местами достигает не таких уж незначительных успехов, они превосходят «местный» стандарт. И мы не чувствуем себя в особенной безопасности. Бесконечные территории надо удерживать минимальными силами. Противник где-то концентрирует свои силы воедино — там у нас сразу возникает проблема. Вдобавок, все мы физически и морально вымотаны после 6-месячного похода. Ни в каком плане мы не чувствуем себя счастливыми.
В конце 1943 года Хейнрици был отправлен Герингом в санаторий в Карлсбаде «для восстановления здоровья». Ходили слухи, что это было сделано в наказание за отказ Хейнрици сжечь при отступлении Смоленск. Тем не менее, стоит учесть, что в 1941—1943 годах Хейнрици дважды брал отпуск, возможно, по причине болезни. После восьми месяцев вдали от фронта, Хейнрици был направлен в Венгрию для командования 1-й танковой армией и присоединенной к ней венгерской 1-й армией. В результате его действий 1-я танковая армия, после упорной обороны Венгрии, отступила в Словакию, сохранив относительную боеспособность. За оборону Венгрии 3 марта 1945 года Хейнрици получил Мечи к своему Рыцарскому кресту с Дубовыми листьями.20 марта 1945 года Готхард Хейнрици был назначен командующим группой армий «Висла» вместо Генриха Гиммлера. В состав группы армий «Висла» входили 3-я танковая армия генерала Мантойфеля и 9-я армия генерала Буссе. Его задачей было не допустить прорыва советских войск через Одер. На своем новом посту Хейнрици сразу же столкнулся с острой нехваткой людей и техники. 15 апреля 1945 года Хейнрици встретился с Альбертом Шпеером и генерал-лейтенантом Гельмутом Рейманном, командиром берлинского оборонительного района, чтобы обсудить вопрос об уничтожении промышленных объектов на территории Германии. Хейнрици поддержал Шпеера, который был главным противником тактики «выжженной земли». 16 апреля советские войска начали наступление на Берлин. Войска 1-го Белорусского фронта под командованием маршала Жукова атаковали позиции группы армий «Висла». В результате тотального превосходства советских войск уже к 19 апреля Одер был успешно форсирован, а немецкие войска отброшены. Хейнрици убедился, что он не сможет остановить советское наступление. 21 апреля он обратился к Гитлеру за разрешением на перенос своего штаба на новое место. Когда Гитлер увидел, что новое местоположение штаба группы армий «Висла» находится дальше от линии фронта, чем его личный бункер, он пришёл в ярость. В конце апреля Хейнрици приказал своим войскам отступить с занимаемых рубежей, несмотря на то, что Гитлер запретил любые отступления без его личного одобрения. 28 апреля фельдмаршал Кейтель, объезжая позиции, неожиданно для себя обнаружил колонны отступающих немецких войск, которые оказались частями 3-й танковой армии, подчиненной Хейнрици. Кейтель нашёл Хейнрици возле Нойбранденбурга. В последующей ссоре Кейтель обвинил Хейнрици в неподчинении приказу, трусости и саботаже и отстранил от командования. Его место временно (до прибытия генерала Штудента) занял генерал фон Типпельскирх. Однако Штудент был взят в плен союзниками прежде, чем принял командование. После отстранения от командования Хейнрици уехал в г. Плён, где и сдался в плен британским войскам 28 мая 1945 года.После сдачи в плен Хейнрици содержался в лагере для военнопленных до 19 мая 1948 года. В октябре 1947 года он был направлен в лагерь на территории США, однако через три недели был возвращен назад. Дневники и письма генерал-полковника Хейнрици были опубликованы после войны.
Свежие комментарии