Как Веймарская республика стала Третьим Рейхом.

резидентские выборы 1932 года были во многом парадоксальны сами по себе. Они вывернули наизнанку все привычные расклады и союзы. Гинденбург — который в 1925 году вообще-то был кандидатом от правых консерваторов и в жизни воплощал в себе классический образ старой прусской военной аристократии — на этих выборах опирался в основном на социал-демократов, католиков и либералов. За Гитлера, социалиста по названию, хотя и довольно своеобразного, помимо его собственных сторонников голосовали, например, юнкеры-аграрии и часть монархистов, включая кронпринца. Германская Национальная партия выдвинула кандидатом Теодора Дюстерберга, второго человека в «Стальном шлеме» (почетным командующим которого числился Гинденбург). Коммунисты (не упустившие шанса обвинить социал-демократов в предательстве интересов рабочего класса) выдвинули Эрнста Тельмана. Ни Дюстерберг, ни Тельман, конечно, не имели реальных шансов на победу, но они могли смешать карты основным кандидатам, оттянув на себя часть голосов.

У Гитлера было формальное препятствие для участия в президентских выборах — он все еще не был гражданином Германии. Однако он решил эту проблему легко и даже изящно — 25 февраля министр внутренних дел земли Брауншвейг (член НСДАП) назначил Гитлера атташе при представительстве Брауншвейга в Берлине. По закону это автоматически сделало Гитлера гражданином земли Брауншвейг — и гражданином Германии. После этого новоиспеченный кандидат с головой окунулся в предвыборную кампанию. Он мог в глубине души верить в вероятность поражения, но не собирался сражаться вполсилы, и на эту кампанию были брошены все ресурсы партии. Во всех германских городах стены были заклеены плакатами, типографии выдали в общей сложности восемь миллионов пропагандистских памфлетов и двенадцать миллионов дополнительных номеров партийной газеты — специально для раздачи на мероприятиях и просто на улице. График самого Гитлера и других партийных ораторов — Штрассера, Геббельса — был напряженнейшим, они колесили по стране безостановочно, выступая на десятках митингов. Живые люди успевали не везде — на пике кампании нацисты проводили до трех тысяч митингов в день (практика показала, что охват населения увеличивается, если вместо одного большого митинга провести одновременно десяток локальных в разных районах города). Именно в ходе этой кампании впервые в истории массово демонстрировали кинофильмы и крутили граммофонные записи через громкоговорители, установленные на грузовиках.

Всему этому бешеному напору Брюнинг, основной архитектор избирательной кампании Гинденбурга, противопоставил старый, испытанный, но по-прежнему действенный метод — «административный ресурс». Радиоэфир целиком контролировало государство, и он целиком и полностью был поставлен на службу одному кандидату. Кандидат изначально имел огромную фору, и этого вполне хватало. Сам Гинденбург выступил с речью по радио только один раз — 10 марта, в самом конце кампании. Говорил он взвешенно и спокойно, упирал на то, что он кандидат вне- и надпартийный, и выступает прежде всего за мир и стабильность в германском обществе ради спасения Отечества от грозящих ему опасностей, раздора и смуты. Как и следовало ожидать, это подействовало. Гинденбург получил 49,6% голосов (недотянув 0,4% до победы в первом туре), Гитлер — 30,1%, Тельман — 13,2%, Дюстерберг — 6,8%.

Второй тур был неизбежен, причём по германскому закону в нем принимали участие все четыре кандидата, но теперь победа достигалась простым большинством голосов. Германская Национальная партия сняла кандидатуру Дюстерберга и объявила о поддержке Гитлера, который развернул еще более бурную кампанию, чем прежде. Теперь он зафрахтовал самолет и на нем многократно пересекал Германию из конца в конец, выступая иногда на трех-четырех митингах в разных городах в один день.

В день повторного голосования явка избирателей была заметно ниже (из-за отвратительной погоды). Тем не менее результаты, которых удалось добиться Гитлеру, не могут не поражать — если сравнивать с прошлыми парламентскими выборами, за него проголосовало вдвое больше людей. Но этого всё равно было недостаточно. Во втором туре Гинденбург набрал 53% голосов, Гитлер — 36,8%, Тельман — 10,2%. Гитлер боролся упорно и отчаянно, он выложился полностью, он выжал все, что мог выжать из своих ресурсов — и проиграл. Это был единственный его шанс придти к власти демократическим путем — и он потерпел поражение. Попытка демократической революции в Германии провалилась. Теперь действовать предстояло другими методами.

Гитлер воспринял поражение на удивление спокойно и по-деловому — что лишний раз доказывает, что он его ждал и внутренне его уже осмыслил. Катастрофой произошедшее считали лишь Геббельс и Рём, которые явно не были посвящены в тонкости планов своего вождя.

Между тем Брюнинг торжествовал победу (он явно еще не догадывался, что его собственные дни в должности канцлера сочтены). Конечно, это было не совсем то, чего он хотел, но новый президентский срок Гинденбурга по крайней мере позволял ему чувствовать себя уверенно на какое-то время. Теперь предстояло вплотную заняться зарвавшимся Гитлером. Никогда больше не должна была повториться ситуация, в которой безродный неизвестный выскочка, джокер в политической колоде Республики, сможет вмешаться в игры серьезных людей и спутать их карты. Гитлеру позволили вырасти совершенно неприлично и неподобающе, и теперь это упущение требовалось исправить. В первую очередь — разоружив вождя нацистов.

Еще 5 апреля представители нескольких германских земель, в том числе Пруссии и Баварии, обратились к центральному правительству с требованием запретить нацистские силовые формирования — СА и СС. Якобы в руки правительств земель попали некие документы, свидетельствовавшие о подготовке нацистами вооруженного путча: в случае победы Гитлера на выборах, штурмовые отряды должны были взять контроль над правопорядком в свои руки и учинить расправу над всеми политическими противниками нацистов. Насколько эти документы были подлинными, мы не знаем. Не исключено, что командование СА могло строить некие планы без ведома партийного руководства и лично Гитлера — проблемы с контролем у данной организации возникали хронически. В любом случае, 10 апреля — в самый разгар голосования — состоялось заседание кабинета, на котором было принято решение о немедленном запрете нацистских вооруженных формирований. Инициаторами и главными движущими фигурами этой меры были сам Брюнинг и военный министр Грёнер. Неожиданные сложности возникли, когда решение принесли на утверждение Гинденбургу — Шляйхер, в поддержке которого все были уверены, стал советовать президенту повременить. Брюнинг сумел настоять на своем, но тогда Шляйхер через третье лицо (некую анонимную даму) сообщил Гитлеру, что он выступает против запрета, и даже собирается из-за этого подать в отставку.

В какую игру играл Шляйхер? Очевидно, он решил для себя, что и Брюнинг, и Грёнер — отработанный материал. Союз с ними перестал отвечать его интересам. У них было слишком много своих идей, и они вели себя гораздо самостоятельнее, чем требовалось. А нацисты… Нацисты были интересным новым фактором германской политики, и они еще могли пригодиться. Я не случайно говорю «нацисты», а не «Гитлер», потому что немалая часть контактов Шляйхера с НСДАП была с другими членами нацистского руководства — Штрассером, Рёмом… В Гитлере он мог видеть потенциально сильного и амбициозного соперника, но другие люди могли оказаться более открыты к манипуляции.

Еще прежде чем запрет СА был окончательно утвержден, Шляйхер, действуя через находящегося под его влиянием главнокомандующего Рейхсвера, генерала фон Хаммерштейна, в конфиденциальном порядке уведомил командующих семи военных округов о том, что армия выступает против запрета. Вслед за этим военный министр Грёнер получил написанное в едких выражениях письмо от Гинденбурга (тоже инспирированное Шляйхером). В этом письме президент просил разъяснить ему, почему одновременно с СА не запрещен Рейхсбаннер — военизированная организация социал-демократов. По Берлину таинственным образом стали распространяться слухи, очерняющие генерала Грёнера. Утверждалось, что он тяжело болен и не может исполнять свои обязанности, что он скрытый марксист и пацифист, и что его ребенок родился подозрительно скоро после свадьбы — непростительный позор в глазах консервативного прусского офицерства. В те же самые дни Шляйхер возобновил свои контакты с командованием СА — он встретился сначала с Рёмом, затем с графом фон Хелльдорфом, фюрером берлинского СА. 28 апреля состоялась новая встреча Шляйхера с Гитлером.

В чем была суть интриги? Очевидно, что Шляйхер искал поддержки Гитлера в противостоянии с Брюнингом. В качестве платы за такую поддержку он мог обещать помощь в деле отмены запрета СА. С другой стороны, сами по себе СА могли послужить рычагом давления на Гитлера — если Шляйхеру удастся установить свой контроль над ними (или, по крайней мере, влияние). У Рёма и его сподвижников имелись свои разногласия с фюрером — и главное из них было по вопросу включения штурмовых отрядов в регулярную армию. Здесь Шляйхер тоже мог поспособствовать.

Нужно понимать, что означала бы инкорпорация СА в структуры Рейхсвера в тот момент. Численность германской армии в соответствии с Версальским договором была ограничена 100 тысячами человек. Численность отрядов СА в 1932 году составляла примерно 400 тысяч человек. По сути, не СА вошли бы в состав армии, а армия — в состав СА. Интерес Рёма (который на своей военной службе не поднялся выше капитана) был понятен. Но точно так же понятно, почему отношение Гитлера к этой идее изначально было чрезвычайно осторожным. Ему и так хватало проблем с контролем над штурмовиками. Что произойдет, когда они формально, юридически, станут независимы от партии? Не окажутся ли они инструментом не в его руках, а в руках амбициозных «политических» генералов вроде того же Шляйхера? Поэтому все три стороны интриги напряженно маневрировали. У каждой были свои цели, и каждая надеялась использовать обе другие стороны для их достижения, причем более-менее втемную.

Судя по дневникам Геббельса, в начале мая 1932 года состоялась обстоятельная беседа Гитлера со Шляйхером, на которой присутствовали еще какие-то неназванные лица, «близкие к президенту». На ней Шляйхер поставил Гитлера в известность, что участь Грёнера и Брюнинга решена, оба они будут через несколько дней отправлены в отставку в связи с утратой доверия. Одновременно будет распущен рейхстаг и указом президента назначено новое правительство, а заодно отменят запрет СА. Шляйхер просил Гитлера временно покинуть Берлин, чтобы Брюнинг ничего не заподозрил, и вечером 8 мая Гитлер и Геббельс уехали в Мекленбург.

В глазах обоих заговорщиков вся эта история с «президентским кабинетом» носила характер сугубо временной, переходной меры — хотя относительно того, к чему именно будет переходить Германия, их мнения разнились. Шляйхер видел здесь начало перехода к тому самому «президентскому правлению», мечту о котором давно вынашивал. Новому правительству, возможно, предстояло подготовить соответствующие поправки к конституции. В свою очередь, нацистский лидер, если верить дневникам Геббельса, видел в происходящем исключительно подготовку к собственному приходу к власти. «Они просто расчистят дорогу нам», написал Геббельс.

Зачем Шляйхеру понадобился Гитлер? В тот момент, помимо чисто технической помощи по устранению Грёнера и Брюнинга, для одного: чтобы убедить Гинденбурга пойти на решительные меры, Шляйхер хотел наглядно продемонстрировать престарелому президенту, что он, Шляйхер, легко и просто мог принести ему на блюдце то, чего Брюнинг оказался неспособен достичь. А именно заручиться поддержкой нового правительства со стороны Гитлера — то есть по сути добиться той самой «прочной коалиции», которую не смог обеспечить предыдущий канцлер. При это было важно, чтобы Гитлер не претендовал на непосредственное участие в правительстве сам и не раздражал бы таким образом Гинденбурга — Шляйхер знал, что фельдмаршал оценит такую заботу о его покое.

Час «икс» наступил 10 мая. В рейхстаге Геринг (глава фракции НСДАП) потребовал объяснений от генерала Грёнера по поводу запрета СА. Грёнер поднялся для выступления, но был освистан и засыпан оскорблениями со стороны депутатов-нацистов, которые попросту не давали ему говорить. Разъяренный и униженный Грёнер попытался демонстративно покинуть зал, но в дверях его ждал Шляйхер, бывший друг и протеже, который холодно проинформировал его, что он «утратил доверие армии и должен уйти». Грёнер метнулся к Гинденбургу, но президент ответил лишь, что очень сожалеет, но ничем не может ему помочь. Спустя три дня раздавленный и морально уничтоженный Грёнер подал в отставку.

Дни Брюнинга были сочтены. Его правительство буквально трещало по швам, и он не мог найти людей, которые согласились бы работать с ним в качестве министров. Должность военного министра он попытался предложить Шляйхеру. Тот отказался: «Я буду им, но не в Вашем правительстве». Сам Шляйхер все это время был занят непростым и ответственным делом — он составлял списки будущего кабинета. 19 мая он отправил этот список на одобрение Гитлеру. Тот просмотрел его бегло. «Это всего лишь переходное правительство», записал в дневнике Геббельс, «большого значения оно не имеет». Для Гитлера гораздо важнее был сам факт: с ним советовались. Не требовалось выигрывать президентские выборы, чтобы решать судьбу германской политики — республика так или иначе уже дошла до положения, при котором политика в основном делалась не на выборах.

Наконец, 29 мая (в воскресенье) Гинденбург вызвал к себе Брюнинга и без обиняков потребовал его отставки. На следующий день прошение об отставке было подано.

Шляйхер добился того, чего хотел — Германия окончательно превратилась в авторитарную суперпрезидентскую республику с преимущественно декоративным парламентом. Реальный центр власти теперь находился в окружении президента — причем сам президент, формально почти всесильный, в силу возраста и состояния с каждым днем все меньше мог считаться самостоятельной фигурой. Реально судьбы Германии решались в кулуарных интригах внутри узкого кружка амбициозных теневых политиков. Практических со всех точек зрения Веймарская республика перестала быть демократией — и необходимо заметить, что сделал это отнюдь не Гитлер, более того — Гитлер до поры даже пытался этому помешать (разумеется, в своих собственных целях, а не из каких-то высоких альтруистических соображений). Гитлер до такой степени ассоциировался с популизмом, выборами и прочей сугубо демократической политикой, что тот же Шляйхер, судя по всему, был вполне уверен, что его расправа над германской демократией неизбежно подкосит и источники силы нацистов. «Серый кардинал» Республики, кажется, думал, что в игре по правилам кабинетной интриги Гитлер с ним тягаться не сможет, а потому отводил ему роль полезного инструмента — который можно было использовать в своих целях, а потом, когда он исчерпает свою полезность, просто выкинуть. Судя по всему, интриги с Рёмом и Штрассером придавали Шляйхеру уверенности, что он сможет легко обуздать Гитлера в любой момент, попросту расколов его партию и лишив его силовых рычагов давления.

Гитлер, однако, отлично понимал новые правила игры, и вполне был готов потягаться с любыми конкурентами. Но не прямо сейчас. Ситуация его полностью устраивала. Дневники Геббельса в эти дни излучают спокойствие и оптимизм. Нацистское руководство пребывало в полной уверенности, что время работает на него.

30 мая — то есть аккурат в тот же самый день, когда Гинденбург принял отставку Брюнинга — Гитлер (специально для этого вернувшийся в Берлин из Ольденбурга, где нацисты провели очень успешную местную избирательную кампанию) встретился с президентом. На встрече были подтверждены все договоренности, достигнутые в начале мая со Шляйхером — немедленное снятие запрета на деятельность СА в обмен на поддержку Гитлером следующего правительства. Фюрер с готовностью и без малейших колебаний подтвердил эту поддержку. В данный момент он не видел никакой нужды затевать новый конфликт. Во всей ситуации его критически интересовали два момента — то самое снятие запрета, а также роспуск рейхстага и последующие новые выборы. Гитлеру было чрезвычайно важно сохранить, а лучше — укрепить позиции НСДАП в парламенте. Делалось это не для того, чтобы реально влиять на принятие решений — в новом политическом раскладе роль парламента, строго говоря, была довольно скромной. Рейхстаг сохранил свою значимость для Гитлера только в одном качестве. Как и СА, он был не более чем инструментом для дестабилизации политической ситуации и нагнетания напряженности. Шляйхер и подобные ему чисто кабинетные интриганы не вполне понимали одну простую вещь — «закрытая» политика может делаться отнюдь не только в кулуарах. Внешние факторы могут вмешиваться в нее властно и вполне действенно.

Новым канцлером Германии (с подачи Шляйхера, разумеется) стал Франц фон Папен. Это был настолько неожиданный выбор, что иностранные послы, когда им сообщили о назначении, встретили новость дружным смехом. Папен был представителем той особенной породы людей, которых никто и никогда не воспринимает всерьез — ни друзья, ни враги. Отпрыск обедневшей дворянской фамилии, бывший офицер Генерального штаба, бывший военный атташе в Вашингтоне (выдворенный из США еще до вступления их в войну за практически открытое участие в подрывной деятельности), человек, получивший состояние через удачный брак, без особого успеха пытавшийся сделать политическую карьеру в партии Католического центра (партия Брюнинга), известный как мелочный и поверхностный персонаж, главным достижением которого считались успехи в верховой езде — Папен был инстинктивным интриганом, как и Шляйхер, но гораздо меньшего масштаба и лишенным любых заметных талантов. Шляйхер выбрал его потому, что Папен был абсолютно несамостоятельной фигурой и не имел никакой политической поддержки. Он не был даже депутатом рейхстага — выше прусского ландтага он в своей карьере не поднялся. Более того, вскоре после получения канцлерского поста собственная партия Папена, Католический центр, исключила его из своих рядов за предательство. С точки зрения Шляйхера — идеальный канцлер.