ыл момент, когда красные могли уничтожить Белое движение в самом зародыше. В начале 1918 года только созданные Вооруженные силы Юга России оказались перед лицом гибели. Большевики быстро отреагировали на появление новой угрозы и развернули наступление на Ростов и Новочеркасск, где держалась горстка казаков и офицеров. Восстание могло погибнуть — но этого не произошло. Белые ушли в долгий марш по заснеженным степям — не надеясь на победу. И победили.
В русской военной истории это один из самых парадоксальных эпизодов. Несмотря на чудеса храбрости и военного искусства, белые не добились выполнения ни одной из своих формальных задач, но по итогам бесцельного петляния по степям вышли из кампании победителями, многократно усилились и вскоре контролировали юг страны, подступая почти к красной Москве.
В начале 1918 года никто не мог предвидеть этих будущих побед.
БУРЯ В СТЕПИ
Октябрьская революция мгновенно и радикально переменила положение в стране и в армии. Россия быстро делилась на противников и сторонников красных. Группа офицеров и генералов, заключенных в тюрьме Быхова, попала в своеобразное положение. Эти люди во главе с Лавром Корниловым обвинялись в заговоре против Временного правительства, но теперь Временное правительство действительно оказалось свергнуто, и вовсе не ими, так что прежние обвинения теряли смысл. События развивались стремительно: 3 декабря в присутствии нового красного главнокомандующего Крыленко прежнего главкома Николая Духонина линчевала революционная толпа. Последнее распоряжение убитого генерала касалось именно быховских заключенных: он приказал освободить пленников и велел им немедленно покинуть Быхов. На свободу вышли будущие лидеры Вооруженных сил Юга России: Корнилов, Деникин, Эрдели, Марков, Лукомский…
Генералы отправились на юг. Ещё 15 ноября в Новочеркасск приехал бывший начальник штаба главнокомандующего Михаил Васильевич Алексеев. Этот немолодой уже генерал участвовал еще в войне против Турции под командованием Скобелева, прошел Японскую войну и достиг вершины карьерной лестницы в Первую мировую — с 1915 года фактически руководил всем фронтом. Его роль в Февральской революции была спорной, но после октябрьских событий Алексеев стал одной из ключевых фигур Белой гвардии.
Алексеев планировал использовать Область Войска Донского в качестве базы для борьбы против большевиков. В Петрограде у бывшего начштаба уже имелась подпольная организация, но перспективы восстания в столице вызывали сомнения, так что для формирования новых вооруженных сил Алексеев избрал юг страны. Будущая Белая гвардия создавалась на лету: ни денег, ни оружия, ни людей у нее поначалу почти не было. Всю «контрреволюцию» составляли несколько сот офицеров и юнкеров, а казну — 10 тысяч рублей, которые Алексеев занял у частного лица. Однако из этого минимума уже можно было попытаться сколотить войско. Первые добровольцы поселились в лазарете на Барочной улице. Это строение в каком-то смысле стало колыбелью всей Белой гвардии на юге России. На Дон постепенно съезжались поодиночке и группами добровольцы, и ежедневно в это новое ополчение записывалось около 80 человек. Деньги, в основном пожертвования от частных лиц, тонкой струйкой вливались в казну. Формально это были довольно крупные суммы, сотни тысяч и миллионы рублей, однако в действительности инфляция военного и революционного времени практически полностью их съела. В Москве и других городах удавалось собрать крохи, едва покрывавшие минимальные потребности армии. Интересно, что от конфискации средств Госбанка белые отказались — дорожили репутацией.
Донская область в это время разрывалась от внутренних противоречий. Недавно избранный атаманом Алексей Каледин, герой Мировой войны, с трудом балансировал между интересами коренных казаков, «иногородних» (переселенцы из неказачьих областей), революционеров и консерваторов. Необходимость сохранять это шаткое равновесие предопределила первоначальную позицию Каледина по отношению к Алексееву и его организации: атаман не мешал формированию Добрармии, но и помогал ей не слишком охотно. Каледин даже просил Алексеева перебраться куда-нибудь в район Ставрополя: добровольцы раздражали многочисленные советы, росшие на Дону как грибы после дождя. Атаману приходилось считаться с настроениями донцов, а те в массе своей относились к большевикам спокойно и даже доброжелательно. В конце концов, программа, включавшая пункты о мире и земле, выглядела привлекательно, особенно для «иногородних», а мрачная практика, включавшая реквизиции и расстрелы, еще не успела поколебать репутацию большевиков. Наконец, ни о каком расказачивании на Дону еще и слыхом не слыхивали. Большевиков многие вполне искренне рассматривали как законное народное правительство, и уж тем более мало кто хотел идти за «генералами и кадетами». Каледин с трудом удерживал своё положение, его собственные силы были невелики.
Красные не собирались сидеть и сложа руки наблюдать за развитием событий. 9 декабря в Ростове произошло большевистское восстание, костяк которого составили местные рабочие и матросы Черноморского флота. Интересно, что первоначально мятежники не позволяли убивать пленных: редкое исключение на мрачном фоне Гражданской войны. Как бы то ни было, Каледин, не имея надежных военных частей, вынужден был просить Алексеева о поддержке, и тот бросил на Ростов все, что имел к декабрю: 150 человек Юнкерского батальона, 120 офицеров, отдельный взвод донских юнкеров, 4 пулемета и броневик. Боевое крещение Добровольческой армии оказалось успешным: малочисленные белогвардейцы были хорошо организованы, дисциплинированы и действовали быстро. Критика советской власти оружием имела успех: добровольцы Алексеева заявили о себе как самостоятельная сила.
В этой-то обстановке на Дон и стали прибывать бывшие заключенные из Быхова.
Генералы во главе с Корниловым разъехались, пробираясь на юг поодиночке, и вскоре имели сомнительное удовольствие читать афишки, призывающие их немедля арестовать. Военачальники были довольно скверные конспираторы. Деникин чуть не попался при анекдотических обстоятельствах: притворяясь поляком, он на вопрос «Из какой губернии?» машинально сообщил, что из Саратовской, и потом объяснял попутчикам, как поляка занесло в Саратов. Подобные приключения пережили многие. Марков, например, ехал под видом солдата, и по дороге успел помитинговать. К счастью, организовать посреди всеобщего беспорядка правильную облаву никто не смог. Бывало и проще: казачьего генерала Богаевского опознали… да так и отпустили со словами «Езжайте к своему Каледину».
Сам Корнилов пробирался на Дон при помощи собственного конвоя, состоявшего из текинцев. Любопытно, что генерал по старой памяти общался с ними по-туркменски. Несколько человек из этого отряда оставались с Корниловым до самого конца, а командир конвоя, Разак Бек Хан Хаджиев, впоследствии стал одним из первых биографов Лавра Георгиевича.
Быховские сидельцы дали будущим белым частям подготовленные командные кадры. Высокий уровень взаимного доверия и квалификация этих экс-заговорщиков позволили быстро сколотить из разрозненных отрядов полноценные части.
Первоначально движение не имело ни политической программы, ни четкой организации. Донских казаков, офицеров, гимназистов, старых солдат связывало в первую очередь неприятие происходящего в стране и нежелание жить в государстве большевиков. Сами контрреволюционеры исповедовали очень разные политические взгляды, от республиканских до монархических. Любопытное явление в стране, где за политику с недавних пор начали просто убивать. Хотя для многих белых был характерен умеренный монархизм, официальной идеологией движения он так и не стал, и среди добровольцев можно было встретить даже социалистов. Добровольчество стояло в первую очередь на отрицании дивного нового мира — белые чётко понимали, против кого и против чего воюют, но вот будущее представляли себе весьма туманно. Белый доброволец шёл в бой скорее за некую поэтизированную великую Россию и широко понимаемый политический национализм — мелочи вроде земельной реформы редко его занимали. Очень распространённой эмоцией было желание восстановить некую утраченную довоенную нормальность в противовес красному хаосу — иногда людям просто хотелось сделать что-нибудь, чтобы пьяная солдатня перестала уже грабить винные магазины.
Примерно две трети добровольцев составляли офицеры. Следует напомнить, что речь не идет о специфической касте, оторванной от народа. На начало Мировой войны русский офицерский корпус — это 40 тысяч человек, а вместе с людьми, получившими чины в войну — до 300 тысяч, не считая 140 тысяч разнообразных военных чиновников и врачей. При этом именно кадровые офицеры гибли массово — так что к 1917 году потомственные дворяне в погонах выглядели экзотикой. По замечанию С. Волкова, «офицерский корпус к этому времени включал в себя всех образованных людей в России, поскольку практически все лица, имевшие образование в объеме гимназии, реального училища и им равных учебных заведений и годные по состоянию здоровья были произведены в офицеры».Так что народный (пропагандистский) образ белогвардейца как лощеного высокомерного аристократа имеет мало общего с реальностью. Офицеры 1917 года — это одетая в гимнастерки русская интеллигенция, прошедшая через горнило Великой войны.
Именно такие «мобилизационные» офицеры составили костяк Добрармии. Почти все остальные принадлежали или к юнкерам, или к учащейся молодежи — гимназисты, студенты, вступавшие в армию едва ли не сразу целыми классами. Солдат было мало, даже штаб-офицеры регулярно шли рядовыми. Другой приметой времени стали стремительно выросшие в чинах генералы 25–30 лет на должностях фактически командиров рот и батальонов. Со старой армией добровольцы уже имели мало общего, прежние ранги перемешались — характерно, что даже лидеры белых до революции зачастую занимали не самое высокое место в армейской иерархии. В общем, это было куда более демократичное формирование, чем старые русские вооруженные силы, объединенное уже не структурой и уставами, а принадлежностью к определенной прослойке. С одной стороны, уровень спайки и профессионализма Добровольческой армии был наивысшим среди всех сторон Гражданской войны. С другой — даже внутри собственно Белого движения первые добровольцы стояли несколько наособицу. А уж с точки зрения огромной крестьянской массы, составлявшей подавляющее большинство населения России, это были почти инопланетяне, совершенно чужие люди.
Другой важный момент: Добровольческая армия состояла в основном из офицеров, но офицеры шли туда неохотно. Людская масса раскачивалась медленно. В Новочеркасске и Ростове болтались без дела тысячи человек в погонах — и многие просто смеялись над добровольцами, полагая, что те занимаются какой-то самоубийственной ерундой. Пока лидеры Добровольческой армии пытались сколотить боевые отряды, в городах шла мирная жизнь замка Просперо: театры, рестораны, кино, балы. Рядовые добровольцы могли только с бешенством смотреть на этот праздник жизни: «Почему эту сволочь не мобилизуют?». А мобилизовать было кого: всего на Дону собрались до 17 тысяч занимавшихся неизвестно чем людей (население всего Ростова — 172 тысячи на 1914 год, то есть каждый десятый человек в городе был офицером). Деятельности политических организаций, в том числе левых, никто не мешал. Словом, Ростов и Новочеркасск представляли собой государство в государстве, где власть мало вмешивалась в блестящий пир во время чумы.
На Дону уже разгоралась своя местная междоусобица. Хотя отряды Алексеева и атамана Каледина быстро отбили у красных Ростов, в станицах положение белых было далеко не столь прочным. Большевики не скупились на красивые обещания, и на их сторону перешли десятки станиц Войска Донского. Кубань и Кавказ скатывались в анархию. На каждом клочке земли шла собственная гражданская война, где как в калейдоскопе менялись красные, белые, сепаратисты и просто амбициозные уголовники.
Во второй половине декабря на Дон приехалКорнилов. Популярный, лично храбрый, он выглядел наиболее вероятным кандидатом на роль единого вождя зарождающихся Вооруженных сил Юга России. Его довоенная биография примечательна сама по себе: блестяще окончив Николаевскую академию Генштаба, Корнилов несколько лет служил в Туркестане в качестве разведчика, исходил пешком Кашгар, Персию и Афганистан, краем зацепил излет «Большой игры» между Россией и Британией. Впоследствии он успел повоевать против Японии, причем вместе со своей бригадой пробился из окружения — проложил себе путь к свободе штыковой атакой, сохранив раненых и оружие. При общем неуспехе боевых действий в Китае сам Корнилов закончил кампанию георгиевским кавалером и полковником досрочно. Его опыт в Первую мировую выглядит двойственно: высокие потери и при этом полная готовность разделить с солдатами их участь, безусловная личная храбрость и зримые успехи. В Первую мировую Корнилов служил бок о бок с Деникиным, Калединым и рядом других будущих командиров ВСЮР.
Вообще нельзя не отметить, что целый ряд будущих знаковых фигур Белого движения на Юге России был так или иначе связан с 8-й армией. В боях с австрийцами Лавр Георгиевич попал в плен, с третьей попытки бежал, но новое назначение — на должность командующего Петроградским военным округом — получил уже из рук Временного правительства. Корнилов был первым, кто предпринял организованную попытку восстановить армию и государственное управление в 1917 году, но из-за двойственной позиции Керенского его попытка зачистить Петроград от революционеров кончилась ничем, а сам генерал оказался в тюрьме Быхова. Как бы то ни было, военная биография Лавра Георгиевича полна авантюр и «блистательных неудач» — прорывов из окружений, дерзких арьергардных боев. Все это, разумеется, сказалось и на стиле руководства Ледяным походом.
На Дону отношения Корнилова с Алексеевым быстро сделались натянутыми, однако оба эти генерала были критически важны для армии, которую вскоре начали именовать Добровольческой. По выражению Деникина, в случае ухода Алексеева армия раскололась бы, а без Корнилова развалилась. В конечном счете командиры сумели разделить полномочия, отдав в ведение Корнилова военные вопросы, Каледину — управление Областью Войска Донского, а Алексееву — общее гражданское руководство, финансовую часть и внешнюю политику. Главную роль в триумвирате играл, конечно, Корнилов. Алексеев иронизировал по этому поводу: «Лавр Георгиевич забрал у меня все лавры и все Георгии». Однако Алексеев как раз был аккуратный службист и вовсе не харизматик, Каледину же для таких бурных времен недоставало решительности, потому вопрос о лидерстве решился более-менее сам собой.
Формирование армии шло тяжело — ни денег, ни снаряжения. Весь ростовско-новочеркасский период добровольцев преследовала нехватка средств. Нескольких миллионов рублей, собранных из пожертвований и полученных от союзников, было слишком мало. Позднее, покидая Ростов, Алексеев тащил за собой чемодан с шестью миллионами рублей кредитными билетами и казначейскими обязательствами — по меркам 1918 года это был смехотворный капитал. Впрочем, в степи, куда предстояло уйти добровольцам, ничего не продавалось за деньги.
Армия создавалась на лету, оружие приходилось покупать. Иногда его просто крали — будущий командир марковцев полковник Тимановский добыл батарею, напоив ехавших с фронта артиллеристов водкой и заплатив им денег. Еще две пушки отобрали у разагитированной красными воинской части. Вся армия насчитывала несколько тысяч человек. Интересно, что поначалу добровольческая организация считалась тайной, хотя не очень понятно, как такая толпа народу могла скрыться в небольшом Новочеркасске. 7 января 1918 года было официально объявлено о создании Добровольческой армии во главе с Корниловым. Тогда же, в январе, вышла политическая программа Корнилова — новый созыв Учредительного собрания, широкая автономия национальных окраин при сохранении государства, мировая война до победного конца. «Непредрешенчество» стало важным элементом белой идеологии, армия демонстрировала аполитичность — и даже над-политичность.
Корнилов перебазировался в Ростов — Новочеркасск оставался столицей Каледина, Ростов становился главной базой Добровольческой армии.
Разумеется, было невозможно, чтобы такие энергичные люди как большевики спокойно смотрели на работу Корнилова и его команды. В январе происходит еще одно значимое событие: в Донбасс прибывает штаб Владимира Антонова-Овсеенко — тот должен был командовать военными действиями и против белых, и против украинских националистов. Формирование, которое он возглавлял, носило звучное название: Южный революционный фронт по борьбе с контрреволюцией. С наличными силами дело обстояло не слишком радужно: Антонов-Овсеенко полагался на несколько собранных на лету боевых групп, в общей сложности до семи тысяч человек. Причем эти силы он должен был еще и распылять между Украиной и Доном. Заметим, правда, что численность красных сил в каждый конкретный день в действительности ничего не показывает: на этом этапе войны войска могли как резко умножиться (так, 45-й запасной полк, целиком разагитированный, дал большевикам сразу 3 000 человек), так и потерять накопленные силы в результате разложения, перехода на другую сторону или просто дезертирства. Из-за недостатка сил Антонов действовал отдельными колоннами под командованием Сиверса и Саблина.
Нужно заметить, что если проблемой белых была недостаточная массовость их движения, то красные страдали от нехватки хороших кадров. Из ключевых красных командиров в этом районе только сам Антонов-Овсеенко имел полноценное военное образование (но не опыт вождения войск). Вся его довоенная биография — даже считая недолгую карьеру офицера — это агитация, пропаганда и революционная деятельность. Единственный опыт Антонова, который можно с натяжкой считать боевым — участие в Июльском восстании 1917 года. Сиверс и Саблин — унтер-офицер и прапорщик — к руководству большими массами людей привычны не были.
В Донбассе красные впервые столкнулись с упорным организованным сопротивлением. Это были белые полупартизанские отряды, усиленные казаками. Общая цель Антонова состояла в «концентрическом наступлении» на Дон, окружении Добрармии и казаков Каледина и их разгроме. Однако для этого требовалось еще прорваться через Донецкий бассейн с его крайне сложной политической обстановкой и изобилием железнодорожных узлов, заводов и населенных пунктов. Кроме того, Антонов уделял большое внимание прерыванию коммуникаций между Доном и Украиной: белые черпали силы среди прочего в прибывающих с фронта частях. В этом смысле красный командир как в воду глядел: несколько небольших подразделений, пробирающихся на Дон, ему удалось рассеять, но дальше этим путем на Гражданскую войну явится легендарный Дроздовский отряд. Но это потом, а пока Антонов собирал основные силы своей маленькой армии против Дона. На украинском направлении он ограничился выставлением заслонов. Основную часть Донбасса красным удалось занять в рутинном режиме, но дальше наступила заминка. Большевиков сдерживали буквально несколько отрядов, причем состоящих по преимуществу из гимназистов. Самым известным из командиров этих отрядиков был Василий Чернецов, 27-летний донской казак, возглавлявший настоящий крестовый поход детей.
Юные бойцы, получившие оригинальные прозвища вроде «Иисусова пехота» и «Карета скорой помощи», носились по границам Донской области и Донбасса, быстрыми рейдами замедляя продвижение красных. Чернецов вовсю использовал особенности района боевых действий. Донбасс опутан сетью железных дорог, и войну отряды вели в эшелонах: буквально две сотни человек выезжали в набег на станцию, захватывали ее прямо с колес, наносили потери местной большевистской организации и исчезали среди терриконов в бесконечном лабиринте рельс. Кроме Чернецова на границах Донской области действовали 15 партизанских отрядов Каледина. Отыскивать их точную численность — дело бессмысленное, но в целом она колебалась на уровне полутора тысяч человек, причем если Чернецов на пике успехов имел 200–250 штыков, то, например, Греков мог выставить только несколько десятков солдат. Интересно, что ядром отряда Грекова выступили… 65 семинаристов и пять девушек-гимназисток. Семинаристы оказались, впрочем, весьма воинственными: группа Грекова минимальными силами ухитрялась сдерживать атаки красных, причем не боялась и штыковых. Бодрое наступление Антонова затормозилось. Помимо белых, ему мешал хаос в собственном тылу, да и на фронте тоже: части разбегались, командиры братались с населением вместо того, чтобы наступать.
Свежие комментарии