статки советской детской культуры застряли в памяти русского народа ледяными осколками Снежной Королевы в глазу Кая. Крокодил Гена, Электроники, приключения Алисы Селезневой, поросенок Фунтик, Маршак, Чуковский, Барто. Эти персонажи, произведения, авторы известны почти всем. Но так было не всегда. До Второй мировой войны советская литература и периодика для несовершеннолетних очень отличалась от послевоенной. Чуковский и Маршак? Скорее, исключение довоенной эпохи, нежели правило. И Самуил Яковлевич, и Корней Иванович, как завзятые англоманы, пытались привить советской литературе некоторые английские жанры. Удалось. В 30-е годы эталоном иностранной детской литературы в СССР стала английская, с огромным количеством переводов, которые курировали как раз Чуковский с Маршаком. А основным довоенным трендом СССР, который двое сказочников-переводчиков перебороли, был немецкий. Причем не только в литературе. Но мы сегодня говорим о книгах и детях.
Кто еще? Гайдар. Но легендарный командир и запойный пьяница Аркадий, сменивший на перо шашку, которой рубал крестьян, лишь заворачивал классические приключенческие рассказы в красную обертку. Книги типа «Кибальчиша» вполне могли издаваться и на Западе. Заменим только Кибальчиша на скаута Джонни, а буржуинов — на орды гуннов кайзера, посягнувших на Британскую империю.
Еще советские детские писатели сделали невероятное количество качественных римейков, зачастую превзошедших оригиналы. Ярчайший пример дал Алексей Толстой, в «Золотом ключике» пересказавший приключения Пиноккио и ехидно усеявший текст уколами в адрес современников-литераторов: Пьеро списан с Блока, Мальвина — с жены Блока, Менделеевой (да-да, дочь того самого), Карабас и театр — с Мейерхольда. Постарался и Волков, изумительно переделавший сагу об Изумрудном городе. Да и что такое книги Маршака и Чуковского, как не ремейки.
Что же, спросите вы, в советской детской литературе не было ничего особенного, и советские литераторы не шли своим, особым путем, как и положено коммунистам? Есть, есть в книгах для советских детей изюминка. Советская детская литература и периодика не рассказывали волшебных историй. Книги учили, как правильно стать советским роботом, распознать шпиона или вредителя в совершенно обычном человеке, повышать бдительность, правильно ненавидеть кулаков, буржуев, подлых наймитов фашизма из троцкистско-бухаринской своры и т. д.
Именно этот период мы и рассмотрим, пролистав газеты и почувствовав аромат ушедшей эпохи.
Затея большевиков с ликбезом и всеобщей грамотностью продиктована вовсе не гуманизмом. Большевики всех ненавидели. Хоть Ленина почитайте. Но проблема в том, что неграмотного человека очень трудно распропагандировать. Потребовалось создать невиданную ранее систему для охвата всех слоев общества, всех возрастов. Большевики сделали ставку на пропаганду молодежи. Старшее поколение жило в Российской Империи, жизнь видело. Поэтому старших давили оружием, а младшим поначалу промыли мозги.
Система пропаганды создается, когда Гражданская война еще не затихла. Большевики строят свое Министерство Правды практически с нуля. Марксистские ортодоксы сразу списали в утиль старую литературу для детей и подростков (как и для взрослых). Особенно досталось суперизвестной до переворота детской писательнице Чарской. Звезда уровня Тэффи, которой зачитывалась вся России, тихая интеллигентная женщина писала приключенческие романы с такими скучными установками, как «будь честным, верным, порядочным, уважай себя и других, не хулигань». За это подлые, лживые, предательские, не уважающие никого большевики травили Чарскую, как зверя.
Особенно старались как раз Маршак и Чуковский, локтями и пинками расчищавшие место на олимпе детской литературы. Чиновники от литературы понимали, что в СССР публичная травля означает не просто дележку статуса, но и зачастую приговор. В прямом смысле. Но это ошалевших от всевластия выскочек, еще до переворота скромно и униженно обивавших литературные салоны, не останавливало.
Маршак заявил на I съезде писателей:
«Убить» Чарскую, несмотря на ее мнимую хрупкость и воздушность, было не так-то легко. Ведь она и до сих пор продолжает, как это показала в своей статье писательница Е. Я. Данько, жить в детской среде, хотя и на подпольном положении.
Но революция нанесла ей сокрушительный удар. Одновременно с институтскими повестями исчезли с лица нашей земли и святочные рассказы, и слащавые стихи, приуроченные к праздникам. Правда, предпринимались неоднократные попытки сохранить в советской литературе ангелочков под видом образцовых девочек и мальчиков из детского сада. Не раз пытались у нас декорировать мещански уютный домашний уголок доброго старого времени под стиль «красного уголка».
Вот что сказал о Чарской ублюдок (в прямом смысле, речь о незаконнорожденном сыне крестьянки Корнейчук и почетного гражданина Левенсона) Корнейчук, шире известный как Чуковский:
Чарская отравляла детей сифилисом милитаристических и казарменно-патриотических чувств.
Поддакивать пришлось даже в целом порядочным людям, насколько в СССР возможно было быть порядочным. Весьма популярный в советское время детский писатель Леонид Пантелеев встал в загоне на Чарскую. Пантелеев каялся в детском увлечении Чарской с пылом комсомольца, рассказавшего на собрании о пагубном увлечении онанизмом и победе над недугом благодаря Ленину и Октябрю:
Среди многих умолчаний, которые лежат на моей совести, должен назвать Лидию Чарскую, моё горячее детское увлечение этой писательницей. Сладкое упоение, с каким я читал и перечитывал её книги, отголосок этого упоения до сих пор живёт во мне — где-то там, где таятся у нас самые сокровенные воспоминания детства, самые дурманящие запахи, самые жуткие шорохи, самые счастливые сны. Прошло не так уж много лет, меньше десяти, пожалуй, и вдруг я узнаю, что Чарская — это очень плохо, что это нечто непристойное, эталон пошлости, безвкусицы, дурного тона. Поверить всему этому было нелегко, но вокруг так настойчиво и беспощадно бранили автора «Княжны Джавахи», так часто слышались грозные слова о борьбе с традициями Чарской — и произносил эти слова не кто-нибудь, а мои уважаемые учителя и наставники Маршак и Чуковский, что в один несчастный день я, будучи уже автором двух или трёх книг для детей, раздобыл через знакомых школьниц роман Л. Чарской и сел его перечитывать. Можно ли назвать разочарованием то, что со мной случилось? Нет, это слово здесь неуместно. Я просто не узнал Чарскую, не поверил, что это она, — так разительно несхоже было то, что я теперь читал, с теми шорохами и сладкими снами, которые сохранила моя память.
Была ли Чарская выдающимся писателем? Нет. Но она допустила три роковые ошибки: родилась русской в семье образованных русских (отец — генерал-лейтенант Воронов); писала, чтобы «вызвать добрые чувства в юных читателях, поддерживать их интерес к окружающему, будить любовь к добру и правде, сострадание»; хорошо отзывалась о русской императорской семье. Последнее особо и с особым негодованием отмечал Корнейчук. Пару слов о нем, ведь это тоже детский писатель.
Николай Степанович-Эммануилович-Мануилович-Емельянович Корнейчук-Чуковский — это не шутка, а фигурировавшие в документах отчества — был советским кудесником. Отчисленный из гимназии за неуспеваемость недоросль выучил английский язык дома по самоучителю и в 20 лет поехал корреспондентом газеты «Одесских новостей» в Лондон. За 100 рублей в месяц. В 1903 году. Да-да, за два года до бунта 1905 года. Свои 100 рублей Корнейчук получал не зря. Уже в 1905 году писатель Корнейчук становится курьером у мятежников на броненосце «Потемкин», куда и откуда под видом журналиста доставляет депеши и сообщения. Само собой, уважения к Романовым такой человек простить не смог.
И товарищи затравили безобидную и далекую от политики Чарскую, автора 160 романов, которыми зачитывались до середины 30-х годов. Сама Чарская жила и умерла русской в СССР: гордо, в нищете, с достоинством и не жалуясь.
А советские гении, запретив дореволюционные книги, взялись создавать новый мир.
Все 20-е годы в детской литературе шла горячая баталия. Почти десятилетие большевики пытались понять, нужны ли маленьким пролетариям сказки или это тлетворное и разлагающее душу буржуазное явление? Первой высказалась Эсфирь Яновская, опубликовав несколько брошюр о вредности сказок для пролетарских детей. Такие истории полны мелкобуржуазных идей, в сказках много русского духа — фу-фу — который вреден для интернационалистов. Наконец, сказки отвлекают детей от материализма мистической чепухой.
Луначарский возражал, но Яновская нашла горячую поддержку у вдовы Ленина — Крупской, которая как раз заняла пост заместителя наркома просвещения. Грубо говоря, Крупская шла на взлет, а Луначарский — на спад. Фактически именно Крупская с начала 20-х годов стала главным куратором машины по мойке мозгов несовершеннолетних. Надежда курировала детские движения, детскую литературу, вопросы школьного образования и т. д. Можно назвать Крупскую главным политруком советской школы.
В отличие от Луначарского, которого хотя бы в силу воспитания то и дело тянуло поддержать что-нибудь дореволюционное, вдова мумии оказалась неумолима. Авторов в топку! Школа должна не учить, а воспитывать новых коммунистов. Именно Крупская подытожила дискуссию об уместности сказок:
Говорят: «Дадим детям яркую, красочную, волшебную сказку». И многие вспоминают свое детство, вспоминают, как много переживали они над сказками. «Даешь нашим детям сказку!» — требуют они. Но в сказке есть две вещи: форма и содержание. Форма часто заслоняет содержание. В большинстве сказок, написанных в совершенно другую эпоху, классово чуждое нам содержание. Оно тем опаснее, что всасывается совершенно незаметно благодаря чудесной форме, умению дать его в интересной, простой, живой форме.
Ребенок беззащитен. И мы должны уметь защитить его от чуждых, разлагающих влияний. Мы должны научиться отделять форму от содержания. Наши лучшие писатели должны создать современную сказку, живую, увлекательную, до конца детскую по форме и глубоко продуманную с точки зрения содержания, до конца коммунистическую по содержанию.
Нужна нашим детям новая сказка, раскрывающая перед ними современную жизнь, современных людей, современные проблемы. Детским писателям надо изучить самым тщательным образом формы старой сказки, по-новому перестроить их очертания, учитывая современную действительность, и влить в эти обновленные сказочные формы новое, коммунистическое содержание. Это не так легко, но это надо сделать. Совершенно недопустимы сказки мистические, сказки страшные, сказки, наносящие тяжелые травмы детской психике.
Никто из ребят не поверит, что медведи, курицы, кошки, столы и стулья могут говорить. Но вот насчет ангелов, чертей, русалок, ведьм, какими бы симпатичными они иным ни казались, надо поосторожнее. Всю эту чертобесину надо выкинуть в мусорную яму.
Крупская еще в середине 20-х годов инициировала тотальную зачистку библиотек от вредной и опасной литературы. Изымались не только «заражающие мелкобуржуазным духом» художественные произведения для взрослых и детей, но и партийные издания до переворота и эпохи переворота, которые «противоречили реальности». Действительное, кое-кого могло и смутить, что дореволюционная программа большевиков не имеет с текущей реальностью ничего общего, а Ленин в свое время страстно боролся за свободу слова. Репрессии книг проняли даже каменного Горького, написавшего из эмиграции Ромену Роллану:
Лично для меня, человека, который всем лучшим своим обязан книгам и который любит их едва ли не больше, чем людей, для меня — это хуже всего, что я испытал в жизни, и позорнее всего, испытанного когда-либо Россией. Несколько дней я прожил в состоянии человека, готового верить тем, кто утверждает, что мы возвращаемся к мрачнейшим годам средневековья. У меня возникло желание отказаться от русского подданства, заявив Москве, что я не могу быть гражданином страны, где законодательствуют сумасшедшие бабы.
К концу 20-х годов сторонники Крупской торжествовали победу. В 1929 году опубликована программная статья товарища Флериной, главы Комиссии по детской книге при Наркомпросе. Уже название говорило за себя: «С ребенком надо говорить серьезно».
Увы, с красными сказками не заладилось. Большая часть литературы того времени — проходные стишки про заводы, армию, интернационал и дорогого Ильича. Характерный пример, книжка со стихами Надежды Павлович «Большевик Том». Краткое содержание: за всякие шалости Тома тетка обзывает его большевиком и дает ремня. Том сбегает в СССР, откуда шлет полное счастья письмо:
По гудку идем мы в школу
По гудку идем к обеду
А в свободное время
Каждый мальчик читает
Нет сомнений, что в 1937 году Тому за связь с иностранными разведками пришили дело и отправили по гудку валить лес на север, а после и на полигон «Коммунарка». И это даже смешно. Печально, что повестушки про Тома иллюстрировал великий русский художник Кустодиев, а выпустило издательство «Брокгауз и Эфрон». Автор текста — Надежда Павлович, хороший русский поэт Серебряного века, лично знавшая Блока, Гумилева, Брюсова, Белого, Есенина, и бывшая среди звезд века на равных. Утешает, что русские остались русскими даже в большевистском зиндане: Кустодиев нарисовал Тома полным выродком и дегенератом, а Павлович написала памфлет. Том — злостный хулиган, который вот-вот пойдет по малолетке. Он мучает животных, устраивает погром на кухне, не желает учиться и, в итоге, громит дом, как вандал. Том из этого прото-комикса не вызовет симпатии ни у кого, кроме таких же садистов, как он сам. Несмотря на это, добрая тетка сожалеет о племяннике, даже когда Том пропал.
В 1924 году большевики выставили труп своего идола на всеобщее обозрение на главной площади страны. Фараона требовалось обожествить. И уже с 1925 года начинается лениниана в детской литературе. Книга «Детям о Ленине» рассказывает в самой доступной форме о чудовищной жизни трудящихся до Октябрьского переворота и о прекрасной жизни помещиков и фабрикантов. В роли абстрактного героя выступает некий Ваня, которого призвали на войну. Ваня «почитал, что Ленин говорит, переполз ночью к немцам в окоп и стал разговаривать». Обратите внимание, Ваня говорит с немцами без переводчика. Видимо, парень побил рекорд Чуковского и выучил язык — пусть и немецкий, а не английский — за ночь, и без самоучителя. Гвозди бы делать из этих людей.
Свежие комментарии