22 (по старому стилю – 9-го) января 1905 года начала свой отсчёт первая российская революция. У событий того рокового дня немало версий. Но одно ясно: массовый расстрел рабочих был спровоцирован не только революционерами, но и кем-то из власть имущих.
Тактические интересы тех и других на время совпали. А в лице печально знаменитого Гапона обе стороны даже организационно слились воедино. Как нас учили ещё в советской школе, революция «была подготовлена всем ходом исторического развития России»! Конечно, были в революции 1905 года японские, американские и прочие иностранные деньги. Но революционная агитация падала на восприимчивую почву.
Заметную роль в радикализации настроений играли вести о неудачном ходе войны с Японией. 20 декабря 1904 (2 января 1905 по н.ст.) года пал Порт-Артур...
Забастовка, начавшаяся в последних числах декабря 1904 года на Путиловском заводе – одном из крупнейших промышленных предприятий Петербурга, распространилась на другие заводы и фабрики северной столицы. Стачка организационно опиралась на Петербургское общество фабричных и заводских рабочих – легальный профсоюз, созданный в начале 1904 года с одобрения властей.
Легальные профсоюзы были креативом полковника МВД С.В. Зубатова, занимавшего в 1902‑1903 гг. должность начальника Особого отдела департамента полиции МВД. Ещё будучи начальником Московского охранного отделения, он предложил министру внутренних дел В.К. Плеве систему мероприятий по ограждению рабочего класса от революционной пропаганды. По Зубатову, следовало дать рабочим понять, что самодержавие заботится об интересах рабочего люда. Одновременно Зубатов предлагал предоставить рабочим право организовываться в союзы, но под бдительным контролем властей. Такие легальные профсоюзы должны были, по его мнению, стать школой политического воспитания рабочих в монархическом духе, что позволило бы рабочим быть менее восприимчивыми к революционной агитации.
В принципе идея Зубатова была одним из средств модернизации аппарата управления русского самодержавия, приспособления его к потребностям новейшей эпохи.
В теоретическом отношении его план мог казаться умным и дальновидным. Но случилось то, что случилось. К 1905 году Зубатова уже не было в МВД – его уволил Плеве, но и самого Плеве убили революционеры. Однако созданная ими организация продолжала жить.
Ещё при Плеве обнаружилось, что легальные профсоюзы используются социалистами для открытой пропаганды. Убеждённые революционеры выигрывали в конкуренции с неприспособленными к работе в массах казёнными агитаторами из департамента полиции. Но ещё более негативные для власти последствия имело то, о чём писал в своих воспоминаниях деятель весьма консервативных взглядов В.И. Гурко, бывший в 1906 году товарищем (заместителем) министра внутренних дел П.А. Столыпина:
«Охранная полиция… коль скоро она проникла в числе купленных ею революционеров в подпольные организации,… превратила своих членов в провокаторов. Агентам полиции – членам этих организаций – нужно было побуждать революционеров к активным выступлениям, дабы иметь материал для своих донесений и тем оправдать получаемые ими за их “работу” денежные средства. Охранной полиции, со своей стороны, было весьма на руку искусственно вызывать террористические замыслы, так как это давало возможность вылавливать из революционной среды, так сказать с поличным, наиболее решительных её деятелей».
Судьба зубатовской организации показывает: в начале ХХ века едва ли не любой замысел, направленный на укрепление самодержавия, при своём осуществлении начинал работать против него. Это с особенной силой проявилось во время реформ П.А. Столыпина, начавшихся сразу после революции 1905 года. Перед Россией стояла альтернатива: проводить реформы для предотвращения революции или, ничего не меняя, ждать неизбежной новой революции? Но в том и дело, что реформы в том виде, как они были задуманы Столыпиным, не могли привести ни к чему иному, кроме как к революции! Они и были революцией сами по себе. Пролетаризация крестьянства, к которой вело упразднение общины, грозила ещё бóльшими потрясениями для государства, чем аграрные беспорядки 1905 года. Класс мелких земельных собственников, который стремился создать Столыпин – почему он обязательно должен был стать опорой монархического порядка, а не республиканского?
Таким образом, самодержавие в начале ХХ века оказалось как бы в шахматном цугцванге, когда любой ход приводит только к ухудшению позиции.
Вернёмся, однако, к событиям «Кровавого воскресенья». Провокационный характер затеи, во главе которой встал священник Георгий Гапон, очевиден.
Революционерам необходимо было устроить массовую бойню, чтобы выставить виновной в ней власть и поднять волну «народного гнева». Условия ставились для власти заведомо неприемлемые, заранее исключавшие любой диалог. Царю предлагалось не просто согласиться на немедленный созыв Учредительного собрания со всеобщей, равной и тайной подачей голосов, но ещё и немедленно присягнуть на площади перед народом в исполнении этого и других требований. Как пишет современный историк Александр Боханов, «с полным перечнем самих требований рабочие в массе своей ознакомлены не были; он был составлен небольшой “группой уполномоченных” под председательством Гапона. Рабочие лишь знали, что они идут к царю просить “помощи трудовому люду”».
Куда большее значение, чем содержание рабочей петиции, имел характер её предстоящего «вручения» царю. Планировалось шествие с разных рабочих окраин Петербурга с тем расчётом, что колонны к двум часам дня сойдутся у Зимнего дворца. При этом устроители акции прекрасно знали, что царя в столице в это время не будет: он уехал в Царское Село. Закона, разрешавшего такие массовые шествия к резиденции главы государства, не было в тогдашней России (как нету его и сейчас), а войска по уставу обязаны были стрелять в несанкционированное сборище, если после предупредительного холостого залпа оно откажется разойтись.
Однако почему власти допустили этому движению так разрастись? Почему не пресекли его в самом начале?
Здесь ещё очень много неясного. Сам Гапон был двойным агентом: партии социалистов-революционеров в царской охранке и наоборот. Судя по всему, он всё-таки больше работал на полицию, так как партия эсеров в 1906 году вынесла ему смертный приговор и привела его в исполнение. Непонятна и неприглядна роль петербургского градоначальника И.А. Фуллона во всей этой истории. Ольденбург объяснял его бездействие «внезапно выявившейся» слабостью и немногочисленностью аппарата царской полиции: «Он был более приспособлен к “вылавливанию” отдельных лиц, чем к предотвращению массовых выступлений… Власти Французской Третьей республики, когда они желали предотвратить демонстрации, арестовывали на сутки несколько сот (а то и тысяч) предполагаемых руководителей. Но отдельные городовые, затерянные в толпе петербургских рабочих кварталов, были совершенно бессильны что-либо предпринять; да и власти не знали, при быстроте развития движения, почти никаких имён, кроме Гапона… Объявления от градоначальника, предупреждавшие, что шествия запрещены и что участвовать в них опасно, были расклеены по городу вечером 8 января. Но большие типографии не работали, а типография градоначальства могла изготовить только небольшие невзрачные афишки».
Это «объяснение» ничего не объясняет. Почему Фуллон всё это время обманывал министра внутренних дел П.Д. Святополк-Мирского насчёт масштабов и характера движения? И почему министр, видя воочию, что градоначальник лжёт в своих донесениях, тем не менее, делал вид, что верит им и повторял их царю? И не потому ли охранка не приняла никаких мер по аресту зачинщиков движения в самом его начале, что большинство их, начиная с Гапона, являлись её сотрудниками и действовали согласно её плану?
Вообще, это всё несколько походит на заговор, нашедший себе сторонников и исполнителей в высших бюрократических, а, быть может, даже и придворных сферах. Хотя, впрочем, точно также это могло быть результатом простой некомпетентности сановников империи.
Забастовки и самочинные митинги на улицах Петербурга шли уже вторую неделю, совсем не на конспиративных квартирах составлялась петиция с революционными требованиями, а «градоначальник до последней минуты надеялся, что Гапон “уладит всё дело”!». Большинство министров узнали о предстоящих событиях только вечером 8 января, когда их вызвали на экстренное совещание у министра внутренних дел.
Поскольку немногочисленная полиция справиться с несанкционированным, во многом её же бездействием вызванным, шествием заведомо не могла, было решено вызвать войска. Тем самым уже заранее предопределялся характер грядущих событий как массовой бойни. Министры поспешили взвалить это кровавое дело на командующего Петербургским военным округом, дядю царя, великого князя Владимира Александровича, а сами «умыли руки» и принялись ждать развязки событий.
Развязка не заставила себя ждать. Вот только вряд ли она оказалась такой, какой хотелось многим министрам. Демонстрация была расстреляна. По официальной сводке, убитых было 96 человек. Ольденбург называет цифру 130 убитых. Революционная пропаганда говорила о тысячах убитых. Однако революционное движение не пошло на убыль. Наоборот, «Кровавое воскресенье» явилось только бикфордовым шнуром взрыва всеобщего возмущения.
«Красное колесо» покатилось по России… Тогда министры в страхе и отчаянии воззвали к царю.
Уже в 1905 году происходило то же, что потом повторится на тех же постах, но с другими людьми в 1915-1917 гг.: растерянность перед лицом трудностей, боязнь личной ответственности, желание спрятаться за спинку царского трона, но с сохранением свободы втихую злословить царя и его семью в салонных разговорах. За годы, отделившие вторую российскую революцию от первой, сановники империи сменились лишь по именам (и то не все), но не по сути.
«Двое из ближайших советников государя, – свидетельствует Ольденбург, – министр финансов Коковцов и министр земледелия Ермолов обратились к нему с записками политического содержания. В.Н. Коковцов в записке 11 января писал, что ни полиция, ни военная сила не могут восстановить положения; необходимо “державное слово Вашего величества… В такую минуту, когда улицы столицы обагрялись кровью, голос министра или даже всех министров вместе не будет услышан народом”. Ещё более определённо выражался А.С. Ермолов. “Агитация не прекратилась, готовятся покушения, – говорил он государю 17 января. – Волнения перекинулись в большую часть городов, везде их приходится усмирять вооружённой силой… Что делать, если они перекинутся в селения? Когда поднимутся крестьяне – какими силами и какими войсками усмирять тогда эту новую пугачёвщину? И можно ли тогда быть уверенным в войсках?”».
Так возникла идея издания царского манифеста по поводу «Кровавого воскресенья». Однако при составлении текста тут же возникли разногласия. Проект, в котором «выражались бы скорбь и ужас по поводу событий в Петербурге и указывалось, что эти события не были государю своевременно известны», Николай II решительно отверг.
А то что же получилось бы?
Царь не знает, что у него в столице творится?!
Это выглядело бы очень неубедительно. А формулировка Витте, что войска действовали не по приказу царя, вызвала отповедь уже со стороны других министров: нельзя допускать и тени подозрения, что войска царя поступали не по его велению.
В итоге затея с манифестом, ввиду полной невозможности внятно объяснить народу происшедшие события без того, чтобы так или иначе не пострадал престиж царя или его слуг, была оставлена. Вместо этого Николаю II посоветовали другой пиар-ход, как сказали бы сейчас. Было принято решение, чтобы царь лично принял депутацию рабочих и выступил перед ними с краткой речью. Понятно, что формирование депутации происходило под руководством полиции. Николай II принял эту специально подобранную депутацию 19 января (1 февраля) и заявил ей:
«Вы дали себя вовлечь в заблуждение и обман изменниками и врагами нашей Родины. Стачки и мятежные сборища только возбуждают толпу к таким беспорядкам, которые заставляли и всегда будут заставлять власти прибегать к военной силе, а это неизбежно вызывает и неповинные жертвы. Знаю, что нелегка жизнь рабочего. Многое надо улучшить и упорядочить… Но мятежною толпою заявлять мне о своих нуждах – преступно».
Если этот шаг имел какие-то имиджевые последствия для монарха, то вряд ли они в тот момент оказались позитивными.
Уже события, предшествовавшие «Кровавому воскресенью», а ещё больше – последующие, показали: власть проигрывала своим противникам, в первую очередь, войну информационную!
Средства агитации и пропаганды были тогда почти исключительно печатными, до вхождения в быт недавно изобретённого радио было ещё далеко. И почти вся пресса была в руках либерально и радикально настроенных кругов! Но события 1905 года не побудили правящие сферы приступить к созданию мощных официозных СМИ. Печать продолжала по старинке считаться делом исключительно частной инициативы. Разрушительной пропаганде власть не пыталась противопоставить свою. Она действовала словом увещания, угрозами и оружием – в зависимости от степени опасности для неё самой. Но ни разу не попыталась сама перехватить инициативу в информационной войне.
Или взять, например, такой совершенно неиспользованный властью ресурс, как мощное стихийное народное движение, поднявшееся для отпора революции в 1905 году, часто именуемое «черносотенным». Даже Ленин признавал «мужицкий демократизм», свойственный «чёрной сотне». Но, вероятно, именно это свойство отпугнуло от «чёрной сотни» чистоплюев-сановников. Они поспешили занять по отношению к нему враждебную позицию. Это несмотря на то, что во главе большинства черносотенных организаций стояли представители дворянского сословия. После подавления первой революции власть окончательно отвернулась от общественных монархических организаций. Им отказали в финансовой поддержке. К началу 1917 года большинство монархических организаций прекратило своё существование. А некоторые их прежние вожди – Шульгин, Пуришкевич, тот же Гурко и др. – перед Февральской революцией активно занимались дискредитацией династии…
Недооценка роли политических технологий стала острой болезнью последних лет российской монархии. Этому можно найти объяснения и даже какие-то моральные оправдания: мол, царь – не партийный кандидат в президенты, ему неуместно было использовать для удержания власти те приёмы, которые употребляют для захвата власти посредством выборов. Но ясно и то, что правящие сферы империи оказались совершенно беспомощными перед новыми угрозами, возникавшими перед существовавшим строем, и даже не хотели до конца их понять и осознать.
«Красное колесо» ускоряло свой бег…
Ярослав Бутаков
Свежие комментарии